– Так где будем ужинать? – спросил он.
– Тут. – Ресторан был исанжевский, с деревьями в кадках и протянутой между ними веревочной паутиной. Официанты передвигались по ней с помощью рук, перепончатых ног и хвостов, умудряясь ничего не ронять с подносов.
Один из них соскользнул с дерева, как только Роан и Сэмми устроились на веревочных креслах. Блокнот для заказов висел у него на шее вместе с кредитной втулкой.
– Что будем пить? – осведомился он, слегка шепелявя.
– Шампанское, – сказал Роан.
– Я вообще-то не люблю шампанское, – заметила Сэмми.
– Извини, не спросил. Что же тогда?
– Текилу.
Официант посмотрел на Роана бездонными, черными, нечеловеческими глазами в обрамлении золотого меха.
– Мне то же, что и даме, – сделал галантный жест Роан. Исанжо взлетел на дерево и умчался.
– Да ты сама вежливость, – подивилась Сэмми. – Ты разве пьешь текилу?
– Отчего же нет, пью.
– А дома что пьешь? – Изумрудные глаза уставились на него.
– Шампанское, мартини. Летом иногда пиво или джин с тоником. Вино за обедом. А что?
– И часто прикладываешься?
– Каждый вечер, – не подумав, выпалил он. – Можно подумать, ты мой доктор.
– Расслабиться хочешь? Забыться? То и другое вместе?
– Ты преувеличиваешь. Мне просто приятно выпить немного вечером. – С месяц назад, услышав заливистый смех Джулианы, флиртующей с молодым офицером (которого она после взяла в любовники), он напился до полной отключки.
Другой исанжо вывел Роана из задумчивости, поставив на стол хлеб и миску с соусом. Глаза от пряного аромата наполнились слезами, а рот слюной.
– Сегодня ты был пьян, иначе ни за что бы не пришел ко мне за кулисы. – Сэмми обмакнула хлеб в соус.
– Ты такого низкого мнения о своих чарах?
– Твое чувство приличия намного сильнее их, – сухо проронила она.
– Тут ты, пожалуй, права.
– Вот видишь. Почему же тогда пришел?
– Потому что ты прекрасна… а я одинок.
– По-твоему, слияние двух тел в темноте сможет это исправить?
Роан ответил не сразу из-за комка в горле. Он смутился, откашлялся и спросил – небрежно, как ему хотелось надеяться:
– Выходит, ты сама предлагаешь?
– Нет, предложить должен ты. У меня еще осталась кое-какая гордость.
– Твоя… профессия кажется тебе унизительной?
Зеленые глаза ожгли его презрительным недоверием.
– Что ж, вот и ответ.
– Это все ваша государственная религия. Все женщины должны быть либо мадоннами, либо шлюхами.
– И к какой же категории ты относишь себя?
Это был правильный вопрос: она улыбнулась.
– К какой захочешь.
– Что-то я сомневаюсь в твоей сговорчивости.
Принесли напитки. Она продолжала улыбаться ему поверх своего стакана.
– А ты не так уж глуп для аристока.
– Спасибо. Ты не так уж банальна для стриптизерши.
Они чокнулись, и он, почему-то занервничав, выпил свою текилу до дна.
– Ты полегче, кабальеро. Не на себе же тебя отсюда тащить.
– Об этом позаботится мой водитель.
– Он и в постель со мной ляжет? – Сэмми взяла меню. – Давай заказывать, умираю с голоду.
Любовью она занималась не менее талантливо, чем танцевала.
Когда Роан застонал и скатился с нее, все еще содрогаясь всем телом, она села на него верхом, провела пальцем по губам, погладила шею, грудь и живот, который он тщетно пытался втянуть. Его член дрогнул было в ответ на ее гортанный смешок и опять сник.
Он так хотел ее, что едва дотерпел до ее квартиры в Палочном Городе, типонском квартале. Сорвал с Сэмми одежду, швырнул на кровать, расстегнул собственную рубашку, спустил штаны и упал на нее почти без прелюдий.
– Извини, – сказал он, прикоснувшись к ее лицу. – Тебе, думаю, не очень понравилось.
– У тебя еще будет шанс наверстать. – Она тронула его губы своими. У них был вкус ванили с легким оттенком текилы.
Лаская ее бедра, он нащупал под шелковистым мехом рубцы – раньше он, всецело поглощенный собой, ничего не заметил. Сэмми застыла.
– Что это?
– Я была на Иншаме.
Он отдернул руки, как будто сам вырезал ей яичники.
– Мне еще повезло. Не убили, как видишь, всего лишь стерилизовали.
– Вся вина лежит на этом фанатике, адмирале, – начал оправдываться Роан. – Правительство никогда… мы прекратили это, как только узнали.
– К тому времени погибли уже три тысячи семьсот шестьдесят два ребенка. Знаешь, сколько нас осталось? – Он помотал головой. – Двести тридцать восемь.