Все так же нашептывая микрофону про воробышка, он шагнул к ближайшему столику, вырвал из-под него белый пластиковый стул и с вращения, как дискобол, швырнул его в сторону мужика. У стойки бара что-то хрустнуло, и Санька с ужасом увидел, что здоровяк медленно встает со стульчика. Бутылка пива в его руке смотрелась гранатой, а по рассеченному лбу бахромой сползала кровь. Санька понял, что метатель из него не получился. Теперь уже требовались навыки бегуна.
-- Ур-рою гада! -- опять перекрыл музыку своим рыком мужик и бросился на Саньку.
Кто-то догадливый отключил "фанеру", и в обвалившейся на клуб тишине Санька услышал стук своего сердца. Оно жило где-то у горла, в кадыке. Чем-то его нужно было выбить оттуда, вернуть на прежнее место.
Санька метнулся к зеленой двери, той самой, из которой появились девушки-стриптизерши, и еле успел нырнуть в нее. По дереву хряснуло стекло, осколками брызнуло по столикам.
-- Ты куда?! -- остановили Саньку два мрачных парня в черных костюмах.
-- Я -- певец, -- еле удерживая дверь, прокричал он. -- Там -- бандит. Он убьет меня.
-- Там все бандиты, -- совершенно спокойно ответил более жилистый охранник и оттолкнул Саньку. -- Дай-ка!
Дверь открылась с ракетной скоростью. Разъяренный мужик стоял в проеме, сжигая воздух пьяным выхлопом, и, кажется, не мог понять, за кем из трех он гнался. Кровь с его покатого лба уже проторила дорожку к подбородку и медленно подсыхала.
-- Где эта сука?! -- грохотал он. -- Он мне череп пробил! Он...
-- Ну, чего ты развозникался? -- совсем не боясь его, спросил жилистый. -- Ты же первым прикалываться начал. Прикинь, если бы ты вырубил певца... Хозяин бы из тебя отбивную сделал...
-- Я токо песню попросил... Чтоб не эту фигню, а нашу, для братвы. Чтоб как бы ништяк всем был... Прикинь, а?..
-- Он не знает твоей песни.
-- В натуре?
-- Не знаешь? -- обернулся жилистый к Саньке.
Пришлось покачать головой из стороны в сторону. Так качают болванчики на пружинках.
-- Так он тут? -- обрадовался находке здоровяк и шагнул между двумя охранниками.
Те заученно вцепились в его запястья. Наверное, мужик стряхнул бы их с рук, как плюшевых зайчиков, но тут же из глубины коридора раздался красивый мужской голос. Такие голоса бывают только у актеров с театральными амплуа любовников.
-- В чем дело? Это ты прервал выступление?
-- Он! Он! -- появились за спиной здоровяка Игорек и Виталий. -- Мы видели хорошо. Он первым бросил бутылку...
Когда обладатель красивого голоса поравнялся с Санькой, то шепнул ему:
-- Зайди к шефу. Это там, в конце коридора...
Санька не стал досматривать сцену усмирения раненного на корриде быка. В конце концов, бык мог и взбеситься.
Спиной ощущая на себе мутный от злости взгляд мужика, Санька прошел в строго указанную сторону, свернул вправо и сразу ощутил себя вещью. Последний раз такое с ним случалось в кабинете Золотовского.
Комната казалась частью другого мира. В ней все -- мебель, паркетный пол, шторы, люстры, картины -- было таким дорогим, таким красивым, таким царственным, что Санька даже не заметил среди всего этого великолепия человека. Он почему-то меньше всего ожидал, что кому-то вообще можно дольше минуты находиться среди подобного великолепия.
-- Проходи. Присаживайся, -- незнакомым голосом предложила комната.
Путаясь глазами в узорчатых обивках кресел, гнутых линиях комодов и пышных складках штор, Санька еле нашел лицо человека. Оно было маленьким, точно царская комната все, что в нее попадало живого, делала его мелким и незаметным. Санька даже провел пальцами по своей щеке. Кажется, она не уменьшилась.
-- Да проходи, не трусь.
Боясь прикоснуться хоть к чему-то из этого великолепия, Санька обошел огромный стол, бережно выдвинул тяжеленный, будто из металла сделанный стул, сел на мягкую обивку с рисунком рыцарского поединка и наконец-то выдавил:
-- Здра...ствуйте... Мне один гражданин в коридоре сказал, чтоб я к вам...
-- Граждане в колонии. А здесь -- найт-клаб..
Хозяину кабинета шла к лицу аккуратненькая шапочка седины. И только черные очки, скрывающие глаза, казались лишними. Санька скользнул взглядом по его пиджаку и лишь теперь узнал собеседника. Это он вручал приз Венере. Были ли на нем тогда черные очки, Санька не заметил. Больше верилось, что не были, и то, что Серебровский спрятал за них глаза, отдавало тревогой.
-- Я просмотрел всю сцену драки по монитору, -- повернул Серебровский голову влево, и Санька увидел там небольшой телевизор. -- Конечно, наш клиент перебрал лишнее. Но ты тоже не должен был себя так вести...
-- А как?
-- Клиентов надо беречь. Запомни это правило на всю жизнь. Тебе
еще много раз придется выступать у нас. Ты улавливаешь мою мысль?
Ни с того ни с сего на Саньку навалилась усталость. Как будто
каждое произнесенное Серебровским слово превращалось в гирю, и они
все повисали и повисали на его плечи, грудь, ноги, голову.
-- Завтра тебе выступать в моем хаус-клубе. Там, конечно, нет таких крутых клиентов. Там мелюзга. Но с ними тоже нужно бережно обращаться.
Санька подвигал ногой под столом. Нет, она все еще подчинялась ему, хотя и тоже казалась окаменевшей.
-- Конфликт улажен, Леонид Венедиктович, -- ворвался в монолог Серебровского красивый голос.
Хотелось обернуться, но Санька не стал мучить и без того онемевшую шею. Обладатель голоса сам подошел к нему, оперся о спинку стула, на котором сидел певец-дебютант, и вдруг брякнул что-то совсем непонятное:
-- С попом хуже. Не могут найти.
-- Ладно, Сашенька, -- милостливо протянул руку Серебровский. -- До свидания!
Санька подержался за его холеные пальчики с твердыми камнями перстней, пожал мелкую ручку обладателя красивого голоса и только теперь заметил, что у него куртка из кожи какой-то необычной выделки... Кажется, она называлась вареной.
Глава четырнадцатая
БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ, ЛЮДИ!
В кабинете было холоднее, чем в карцере самой дурной зоны. Отопление отключили строго по графику, но природа не признавала человеческих графиков. Север дунул на Москву прозрачным сухим воздухом, опять сковал лужи в лед и заставил людей вытащить из шкафов дубленки и шубы. Апрель замаскировался под февраль, и хотя говорливые метеорологи обещали потепление, почему-то вообще не верилось, что оно когда-нибудь наступит.
Павел поморщился от колючего вида поземки, стелющейся вдоль стены здания на той стороне улицы, потрогал языком ранку от вырванного зуба, потом посмотрел в зеркало на стене, слегка обрадовался тому, что флюс все же начал таять, но тут же забыл о радости. В зеркале, кроме его собственного лица с уже еле заметной припухлостью на щеке, находилась и красная физиономия Кравцова. С нее на Павла смотрели мутные умоляющие глаза. Ничего хорошего от таких глаз не бывает.
Павел поправил черную вязанную шапочку на голове, поплотнее запахнул куртку на груди и дохнул на зеркало. Оно тут же подернулось мутью. Лицо гостя исчезло, и Павел, поверив зеркалу, повернулся к своему столу.
Рядом с ним на гостевом стульчике упрямо сидел Кравцов. Кожаная куртка нараспашку, расстегнутые три верхние пуговицы рубашки, блестки пота на залысинах. Похоже, для него холод в общем кабинете отдела был жарой.
-- Гражданин капитан, -- умоляюще сложил руки на груди Кравцов. -
Неужели вы мне не скажете фамилии того гада, что мою ласточку?..
Павел вспомнил, каких трудов стоило ему разорвать над собой два
сцепившихся потных тела, вспомнил ненависть в глазах Кравцовой,
ехидный смех ее муженька, вспомнил свой расколотый зуб, и ему показалось, что ничего этого не происходило на самом деле. Если бы это случилось, то мольбы Кравцова выглядели бы странно. А потом Павел подумал, что не нужно ставить себя на место этого испуганного краснолицего человечка. Все равно у него -- другие мозги.
-- Очень мало свидетелей, -- уже в третий раз за полчаса произнес Павел. -- И вообще, я же вас не вызывал. Идите домой, успокойтесь. К тому же следствие по факту гибели гражданки... -- он так и не решился назвать ее фамилии. -- Ну не мы ведем следствие, понимаете, не мы!