Хелена сидела в напряженном молчании, сжав в руках складки платья. Спину она держала ровно, боясь пошевелиться, – месье Гобеле развалился на всю скамейку, и при малейшем движении девушка рисковала задеть его ступню или руку.
– Вы из лирических чувств к покойнице так любите эту скамью?
– С чего вы взяли такую глупость?! – От возмущения девушка едва не вскочила со своего места.
– Отец ваш так считает. – Он улыбнулся левым уголком рта. – Месье де Фредёр часто умилялся с того, что вы тем чтите ее память. Всегда якобы выбираете для отдыха то же место, что и его жена.
– Это неправда!
Пласид переврал все ее мысли и преподнёс в приятном для себя самого свете. Но ему и того было мало – он начал убеждать окружающих в меланхоличных фантазиях. И Хелену взбесило, что за восемнадцать лет отец даже ее отношения к собственной матери запомнить не смог.
– Это предположение настолько вас злит?
– Вы не провели всю жизнь в доме, где в каждую вещь вам тычут пальцем со словами: «А ваша маменька любила этот столик»; «А вот вашей маменьке эта ваза тоже нравилась»! Вот вы бы что делали на моем месте?
Леонард задумчиво повел плечами.
– Удавился бы, наверное.
– Тогда не спрашивайте, почему меня это злит!
Хелена запрокинула голову, чтобы сдержать проступившие от возмущения слезы.
– Радует, что вы лишены этой глупой сентиментальности. Хотя бы одного скверного качества у вас недостает.
– Скажите… – Хелена резко повернулась обратно. – Почему вы вообще решили общаться с отцом?
– На похоронах вашей родительницы все, кроме месье де Фредёра, были заняты, у меня не оставалось выбора собеседника.
– Вы понимаете, что я хочу сказать! У вас с моим отцом ничего общего нет, почему вы соглашаетесь к нам приезжать? Я видела стопку ваших визитных карточек. С таким выбором можно каждый день навещать разных людей.
Неожиданно Леонард убрал с перекладины руку и ссутулился, согнувшись почти вдвое. Отвернувшись, он сделал две или три затяжки и только потом ответил.
– Я скажу вам, мадемуазель, так как вы все равно не поймете. Приятно находиться с человеком, у которого, вопреки всем возможностям, жизнь сложилась хуже, чем у тебя самого.
– Но у нас чудесная жизнь, хоть иногда и бывает довольно скучно.
– Говорил же, вы не поймете. Надеюсь, с памятью у вас не лучше, чем с восприятием… – Леонард осмотрел девушку с ног до головы. – И со вкусом. Возвращаясь к разговору, это платье просто ужасно.
– Однако не вам судить, месье. – Хелена сложила на груди руки. – Вы сегодня опять в черном. Это очень скучный выбор для человека, упрекающего меня за внешний вид.
Леонард принялся рассматривать змеиную рукоять трости.
– Я заехал к вам с похорон. На подобных мероприятиях черный цвет все еще на пике моды.
Хелена осеклась и уставилась на мужчину почти испуганно. Тот продолжал маяться с набалдашником.
– С похорон? Разве не с них вы возвращались во время прошлого визита?
– Не только в прошлый. – Вместе со словами Леонард выпускал изо рта клубы дыма. – Если так посмотреть, вся моя жизнь – сплошной праздник.
– Я не знала, что не стоит говорить на эту тему сегодня. Я не хотела, и… Извините, мои соболезнования.
– Не стоит. К подобной жизни быстро привыкаешь, когда ты – владелец ритуального бюро. Полагаю, вы бы тоже освоились, сложись обстоятельства.
«Ритуального бюро? Получается, он гробовщик?»
И хотя Хелена с трудом понимала значение слова «диссонанс», он у нее тут же возник. Ей с детства казалось, что служащие кладбищ никогда не выпускают из рук лопаты с налипшими земляными комками. Что одежда их всегда неопрятна, а от кожи исходит запах мертвечины. Леонард же пах табаком, а еще каким‑то горьковатым мужским парфюмом: среди букета ароматов угадывались чернослив и грецкий орех.
Девушка хмыкнула.
– Это объясняет, как вы с отцом могли познакомиться на кладбище. Буду тогда знать, что вашему появлению на праздничных вечерах радоваться не стоит.
В ответ на ее замечание Леонард рассмеялся. Слегка откинув голову и не прикрыв лица, – Хелена поймала себя на том, что довольно невежливо на него уставилась.
Верхняя губа мужчины приподнялась, и с правой стороны оголился клык – именно его, кажется, месье Гобеле и прикрывал все это время. Заметно отходивший от остальных зубов, он был неестественно длинным и острым.
«Как у кобры в той книге в бордовой обложке. Это выглядит так… неприятно, но необычно».
Тихий сипловатый смех стих, но даже после этого на лице Леонарда остался полутон улыбки.