— Ну и выкинь её из головы, — наконец искренне посоветовал полицейский. — Мало вокруг достойных баб? То есть девушек... А Еля пусть живет, как хочет. Потом сама локти кусать будет.
– Не нужен мне никто, кроме неё, — Рон снова посмотрел на генерала. — В этом всё дело. Запутался я.
— То устал, то никто больше не нужен, — устало проворчал Роннигус. — Точно запутался. Перерыв вам нужен в общении. Поверь моему опыту. Я когда устаю от отношений, расстаюсь на время, и если понимаю, что сходиться не хочется, значит, так тому и быть. Расстояние и время помогают разобраться в себе. Сделаем так... Я действительно отстраню Елению от заданий. Возможно надолго. Сейчас вновь становится слишком опасно в империи. А тебя отправлю с важным поручением на Север, — есть у меня одно дело, которое могу поручить только очень доверенному человеку. Поедешь?
— Поеду. Спасибо, — в глазах Аверина Диннар прочитал явное облегчение. Похоже, что парень был очень рад предложенному побегу.
— Тогда через несколько дней выезжаешь. И как раз будет время разобраться в себе.
Рон согласно кивнул, потом вспомнил, зачем собственно заявился в управление полиции.
— Господин Роннигус, вот часть того письма, которое мы должны были найти, — он достал из кармана сложенный белый листок. — Это половина письма, другая половина у Ели, но, похоже, что она унесла её с собой.
— Не унесла, — усмехнулся Диннар, поднимаясь и направляясь к двери, указал Рону на белый листок бумаги, пришпиленный к двери дротиком. — Успела дротик выпустить.
— В какой момент? Я ничего не заметил, — озадаченно проговорил Аверин, подходя к главе полиции и разглядывая документ. Диннар уже вернулся к столу и разглаживал на крышке стола слегка помятую бумагу.
Рон узнал её — это была вторая часть письма, которое они должны были доставить.
— Я тоже не заметил как, — невольно вздохнул глава полиции, подумав: что он будет делать без своей любимой шпионки Елении Огдэн?
Говорят, незаменимых людей нет, но в данном случае за сравнительно короткий период времени Еления действительно смогла стать незаменимой. Её потрясающие физические и аналитические способности поражали, с каждым годом она становилась все совершенней. Вот только характер портился. Или не характер... может быть, она просто повзрослела? А может быть дело в измененной крови, которая оказывала на неё воздействие?
Диннар нахмурился. В последнее время было столько много работы, что он давно не вспоминал последний разговор с Оливаром Варниусом, который произошёл год назад.
После встречи с бывшим принцем империи он долго ещё волновался, но со временем понял, что беспокоиться не о чем, да и Эдвард убедил его в этом, — заключённый Варниус всё выдумал, желая хоть как-то облегчить участь сына в Тюрьме Пустоши.
Глава 3
Оливар Варниус прикрыл уставшие глаза и откинулся на спинку кресла. В последнее время он быстро уставал. Возможно, нехватка свежего воздуха сказывалась, или длительное отсутствие такой привычной магии, с помощью которой всегда можно было улучшить своё самочувствие.
А возможно дело в апатии, потому что он вдруг понял, что устал от всего: от жизни и одиночества; от лаборатории и исследований; от вечной гонки за неуловимой мечтой; от изматывающих снов, в которых любимая жена Нита упрекала его в совершенных преступлениях.
Нита...
Образ любимой жены-пустышки с годами не стал бледнее, не потускнел. Он оказался однолюбом, после смерти Ниты не смог больше никого полюбить.
Хорошо, что Нита никогда не узнает о том, что его осудили и посадили в тюрьму с последующей пожизненной ссылкой в поместье на окраине империи.
Ученый открыл глаза, лениво осмотрелся. Маленькая камера, серые унылые стены, жёсткая узкая кровать, металлические стол и стул, намертво привинченные к каменному полу, узкое маленькое окно с решёткой под потолком. Небо за решёткой уже потемнело и стало почти чёрным, скоро наступит ночь, которую он так не любил. Потому что ночью приходили они, те, кого он погубил.
Оливар часто вспоминал заключённых из лаборатории доктора фон Дока. Никогда не думал, что он, гениальный учёный и принц сильнейшей империи, окажется в аналогичном положении. Но это он сначала удивлялся, в первые недели заключения.
Не зарекайся, как говорится...
Со временем привык. Теперь уже не удивлялся. Просто, также со временем, понял, что устал.
А ещё физические силы и желание жить подтачивало огромное, разрывающее исстрадавшееся сердце, чувство вины. Не только перед дочерьми и внучками, но и из-за за того, что случилось с единственным сыном.