— У нее не было денег. Да и куда бы она дела ребенка?
— У нее были друзья? Может быть, ухажеры?
Как только одна сигарета заканчивалась, Мириам Дичестер тот час же закуривала следующую.
— Нет. Карен была совсем одна. Она и ребенок. Не было даже родных, к которым она могла бы уехать. А потом она вообще перестала выходить из квартиры. Просто сидела, и все. Можете себе представить? Такая симпатичная молодая женщина! А потом она уехала.
— А она не сказала вам куда?
— Когда выехала, ничего не сказала. Собралась и исчезла. Осталась должна мне за три месяца.
Мириам снова наклонилась, чтобы выглянуть в дверь. Я тоже посмотрел. Судя по всему, это заразно.
— Похоже, она вам нравилась, — заметил я.
— Да.
— И это несмотря на то, что осталась вам должна?
Мириам Дичестер помахала в воздухе сигаретой.
— Карен отдала мне деньги. Пару лет спустя я получила письмо. В нем был почтовый перевод на всю сумму плюс проценты. Как думаете, многие так поступили бы?
— Пару таких людей я знаю.
— Ну ладно. Карен вложила в конверт записку, в которой извинялась и просила меня не думать о ней плохо за то, что она сделала, и объясняла, что у нее не было другого выхода.
— Похоже, она действительно вам нравится.
Мириам Дичестер снова кивнула. Взяла новую сигарету.
— А вы сохранили письмо?
— Господи, у меня здесь столько всего накидано, — проговорила она.
— Может, поищете.
Она прищурилась и взглянула мимо окна на улицу.
— Если я уйду в заднюю часть дома, я не смогу следить за дверью.
— Послежу за вас.
— Поверьте мне на слово, этот мелкий сукин сын только и мечтает о том, чтобы что-нибудь украсть. Они возвращаются.
— Я присмотрю за ними. У меня это неплохо получается.
Я постучал пальцем по щеке под правым глазом. Я внимательный и наблюдательный.
Мириам кивнула и помчалась к маленькому секретеру, стоящему у стены там, где гостиная переходила в столовую. В верхней части секретера имелись три маленьких ящика. Она стала их по очереди открывать, перебирая содержимое: карандаши, ручки, записки, карточки, маленькие конверты и фотографии, сухой цветок, газетные вырезки, некрологи и всякие мелочи, которым было лет сорок, не меньше. Драгоценные вещицы. Мириам некоторое время копалась в ящиках, разговаривая со мной, хотя на самом деле обращалась к себе самой.
Она говорила, что должна навести в доме порядок, что даже начала на прошлой неделе, но тут позвонила какая-то Эдна и ее уборка на этом закончилась. И почему никто не звонит, пока ты ничего не делаешь? Наконец она нашла маленький белый конверт, разорванный по всей длине сверху. Он так долго пролежал в ящичке, что неровные края стали плоскими и гладкими, а бумага потемнела. Мириам достала сложенный желтый листок, прочитала и протянула мне. Все было именно так, как она сказала. Карен извинялась за то, что уехала, не заплатив, писала, что надеется, Мириам не испытала материальных затруднений в связи с этим, что она вкладывает чек на всю сумму плюс шесть с половиной процентов. Что она очень ценит ее дружбу и доброту, которую Мириам проявила к ней и сыну, когда они жили в ее доме. Ни обратного адреса, ни фирменного знака отеля не было. Карен не сообщила, где она находится или куда собирается. На марке значилось: «Челам, Коннектикут».
— Ну, есть что-нибудь полезное? — поинтересовалась Мириам.
— Больше, чем у меня было, — кивнул я.
— Эй, если вы их найдете, то постарайтесь не обидеть, — попросила она.
— Я и не собираюсь.
— Знаете, что про это говорят?
— Нет, а что говорят?
— Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Когда мы подошли к двери, я увидел, что высокий белый мужчина и коротышка латиноамериканец направились в противоположную сторону.
— Вот видите? — возмутилась Мириам Дичестер. — Я же говорила, что они вернутся.
— Может, они живут под холмом и просто вышли прогуляться.
— Поцелуйте меня в зад! — «Да, милая старушенция!» — Зуб даю, этот мелкий сукин сын задумал что-нибудь стянуть.
Я поблагодарил ее, дал свою карточку на случай, если она что-нибудь вспомнит, и зашагал к «корвету». Примерно в ста ярдах ниже по улице белый мужчина и коротышка латиноамериканец открывали дверцу «тойоты супра» 1991 года с помощью двухфутовой металлической отмычки.
Я заорал и помчался за ними, но не догнал.
Глава 8
Два часа десять минут спустя я сидел в самолете «Юнайтед эрлайнс» L-1011, который пробился сквозь слой тумана и полетел над Тихим океаном. Воздух был чистым и прозрачным, а красные горы, пустыня внизу и серая вода океана казались теплыми и гладкими. Типичный день в Южной Калифорнии. Люди вокруг меня были раскованными и приятными, а загорелая стюардесса улыбалась и демонстрировала всем ямочки на щеках. Она была из Лонг-Бич. Чудесно.
Через пять с половиной часов мы приземлились в аэропорту Кеннеди под густым покрывалом темных туч, похожим на обивку гроба. В газетах писали, что холода наступили раньше времени. А метеорологи объясняли, что арктический воздух явился к нам, промчавшись через Канаду. Я прихватил с собой коричневую кожаную куртку, как у военных моряков, пару свитеров и черные кожаные перчатки. Но этого оказалось явно недостаточно даже для ожидания в терминале.
Пока я ждал свой чемодан у багажного транспортера, три типа попросили у меня денег взаймы на проезд до города, а еще один интересовался, не нашел ли я Иисуса. Служба безопасности аэропорта арестовала карманника. В воздухе пахло горелой резиной. Женщина с ребенком пожаловалась мне, что у нее нет денег, чтобы его накормить. Я дал ей пятьдесят центов — и почувствовал себя так, словно попался. Может, я похож на туриста. Я нахмурился, напустил на себя мрачный вид и попытался выглядеть как местный житель. Судя по всему, это помогло.
Я купил пару дорожных карт, взял в «Хертце» голубой «таурус» и отправился в «Кеннеди Хилтон», где снял номер на одну ночь. В ресторане посетителей обслуживали неспешно, еда была отвратительной, а барменша держалась на редкость высокомерно. По радио диктор сообщил нам, что холодный воздух продолжит свое наступление из Канады и, возможно, у нас пойдет снег. Номер стоил двести долларов в сутки, и ни у кого здесь не было роскошного загара и ямочек на щеках. За одиннадцать лет я приехал в Нью-Йорк в четвертый раз. Здесь все оставалось по-прежнему. Я люблю Нью-Йорк.
На следующее утро я выписался из «Хилтона» и по скоростному шоссе Ван-Вик поехал на север, в Коннектикут. Квинс и Бронкс показались мне ужасно грязными, серыми и старыми, дальше плотность застройки была уже не такой пугающей, а за Уайт-Плейнс появились открытые пространства, небольшие рощи и озера. Некоторые деревья стояли голыми, но большинство полыхали яркими осенними красками. И я почему-то представил себе сочную фруктовую мякоть, диких индеек и аккуратные предместья, где дети ходят по домам, выкрикивая: «Кошелек или жизнь!» [14]Возможно, северо-восток — это не так уж плохо.
Через четыре мили к востоку от озера Роквуд я обнаружил мотель «Говард Джонсон» и указатель поворота на Челам. Я повернул с шоссе и примерно полторы мили ехал по неширокой дороге, идущей через лес мимо ферм, и вскоре увидел крошечное поселение из деревянных и кирпичных домиков, окруживших маленькую площадь. Повсюду деревья и лужайки, узкие улицы без тротуаров, словно предназначенные для велосипедистов, а не для машин. Низко нависшие тучи и холод придавали городку какой-то безжизненный вид, но зеленые лужайки и яркие листья говорили о том, что весной Челам станет точь-в-точь как симпатичный северный городок с поздравительных открыток от вашей кузины Фло.
Я проехал по главной улице, мимо станции «Тексако», киоска с гамбургерами под громким названием «Белый замок», Первого национального банка Челама и парикмахерской с самым настоящим столбиком парикмахера. [15]Посреди площади стояла белая башня, а напротив расположилось здание суда, очень старое и внушительное, с балконом, предназначенным для выступления мэра по случаю Четвертого июля. Вокруг площади росли высокие вязы, и их листья тонким ковром покрывали все вокруг.
14
«Кошелек или жизнь!» — детская игра. Как правило, на Хеллоуин дети ходят от дома к дому и просят их угостить, в противном случае угрожая какой-нибудь проделкой.
15
Столбик парикмахера — традиционный отличительный знак парикмахерской. Представляет собой столбик со спиральными красными и белыми полосами. Когда парикмахерская работает, столбик вращается вокруг своей оси, когда она закрыта, остается неподвижным.