Выбрать главу

Одним прыжком Центурион вскочил на ноги. Если раньше он чуть не лишился чувств от страха, то теперь едва не потерял сознание от радости.

– Так вы не собираетесь выдавать меня? – пролепетал он.

Фауста пожала плечами.

– Вы помешались от ужаса, – сказала она холодно.

И проговорила угрожающе:

– Берегитесь! Я не потерплю рядом с собой труса.

Центурион издал громкий вздох облегчения и, выпрямившись, воскликнул:

– Клянусь Господом Богом! Я не трус, сударыня, и вам это отлично известно! Но каков же был мой ужас, когда я решил, что вы собрались выдать меня.

И очередной раз вздрогнув, он добавил:

– Я тайный агент святой инквизиции и слишком хорошо знаю, на какие чудовищные муки обречены те, кто предает ее. Клянусь вам, что и не будучи трусом, можно сойти с ума при одном только упоминании об этих пытках. Уготованное мне в случае измены делу матери-церкви превосходит все, что может вообразить человеческий ум, и потому я без малейших колебаний заколол бы себя на ваших глазах, лишь бы избежать грозящей мне ужасной участи.

Фауста взглянула на него. Центурион вновь обрел все свое хладнокровие и явно был искренним.

– Ну что ж, – сказала она, смягчившись, – я прощаю тебе твой ужас перед пыткой. Я также прощаю тебя за то, что ты захотел скрыть от меня вещи, интересовавшие меня. Но чтобы это было в последний раз! Служба принцессе Фаусте должна быть для тебя превыше всего, даже превыше интересов твоего короля и святой инквизиции. Тебе не следует оценивать события, в которые ты можешь быть вовлечен. Ты просто должен докладывать мне обо всем, что ты видишь, слышишь, делаешь, и даже обо всем, что ты думаешь... А уж мое дело понять, какую выгоду можно извлечь из твоих докладов. Ты принадлежишь мне и будешь – с пользой для меня – предавать тех, кто использует тебя... однако не вздумай предать меня самое, иначе ты сломаешь себе шею. Ты слушаешь?

– Слушаю, сударыня, – смиренно ответствовал Центурион, – слушаю и повинуюсь. К тому же, осмелюсь напомнить, я ведь пришел к вам по своей воле.

– Верно, – согласилась Фауста. – Так во сколько же собрание?

– Через два часа, сударыня.

– У нас еще есть время, – сказала Фауста, направляясь к возвышению и садясь в кресло.

Центурион последовал за ней и встал рядом, у подножия возвышения.

– Итак, – продолжала Фауста, глядя наемному убийце прямо в глаза, – людям, собирающимся здесь, известно, что где-то существует сын дона Карлоса, и они хотят сделать его своим вождем. Несмотря на самые тщательные поиски, им не удалось выяснить, под каким именем скрывается несчастный принц. Могу поклясться – ты знаешь это имя.

– Это правда, сударыня, – подтвердил окончательно укрощенный Центурион.

Во взоре Фаусты зажегся огонек, впрочем, тотчас же погасший.

– Имя? – произнесла она спокойно.

– Дон Сезар, известный по всей Андалузии под именем Эль Тореро, – не колеблясь, ответил Центурион.

Судя по всему, это имя оказалось для Фаусты полнейшей неожиданностью. Мало того, оно, кажется, совершенно не вписывалось в ее тщательно разработанные планы. Во всяком случае, Центурион, поклявшийся быть верным псом принцессы, на какое-то мгновение пожалел об этой клятве, ибо внезапно стал свидетелем вспышки страшного гнева своей госпожи. Услышав имя тореодора, она вскричала:

– Ты сказал – дон Сезар... любовник Жиральды?!

– Он самый, – кивнул Центурион, пораженный ее волнением.

Побледнев от ярости, Фауста вскочила и злобно воскликнула:

– А, презренный! И ты предупреждаешь меня тогда, когда я уже отпустила их – и его самого, и его цыганку?.. А ведь я должна была бы...

Стоя на возвышении, одной рукой опершись о стол, а другую угрожающе вскинув вверх, охваченная приступом ненависти, эта женщина, всегда так прекрасно владевшая собой, испепеляла взглядом злополучного Центуриона; а тот, оцепенев от страха, ничего не понимал в происходящем и только спрашивал себя, как она поступит: собственноручно заколет его отравленным кинжалом или же отдаст в руки палачей инквизиции?

– Сударыня, – произнес он, заикаясь, – я не знал... Вы же не спрашивали...

Неимоверным усилием воли Фауста взяла себя в руки. Ее черты вновь приняли безмятежное выражение, а на лице читались, как обычно, спокойствие и сила. Она медленно села и, облокотившись о стол, обхватив подбородок ладонью, устремив взор в никуда, принялась размышлять. Она, казалось, вовсе забыла о присутствии Центуриона, а тот, безмолвный, чуть дыша, почтительно оберегал ее раздумья.

Наконец она подняла голову и произнесла очень спокойно:

– Вы и впрямь не могли ничего знать. А теперь – рассказывайте.

Глава 22

КАРЛИК ДЕЙСТВУЕТ

Мы вынуждены на короткое время вернуться к одному из действующих лиц данного повествования, чьи поступки требуют нашего внимания тем более, что, возможно, благодаря им нам удастся разгадать весьма пока еще загадочный характер этого скромного персонажа.

Итак, карлик Эль Чико – а именно о нем мы собираемся говорить – выдвинулся теперь на место главного героя.

Но почему бы и нет? Почему бы несчастному карлику и не получить право на отдельную главу? Разве он не имеет права на почести, выпадающие обычно на долю тех, кто привычно выступает на первых ролях?

Эль Чико – несколько уменьшенная копия взрослого человека, причем человека весьма грациозного; мы уже слышали как Фауста, знающая в этом толк, говорила ему, что при своем маленьком росте он красив. Пожалуй, о нем не скажешь, что он хрупкий – его всегда заставляли трудиться, но все-таки он слаб, как ребенок, каковым и является по своему росту. Он находится в самом низу общественной лестницы – ведь он всего-навсего горемычный коротышка, круглый сирота, воспитанный Бог весть как и Бог весть кем, появившийся Бог весть откуда, ютившийся Бог весть где; один Господь знал, чем жил карлик – он просил подаяние, не гнушался ради добычи пропитания и некими подозрительными делишками, но все же, вопреки всему, обладал чувством собственного достоинства и бессознательной гордостью.

Учтите, читатель, что мы не заблуждаемся относительно характера маленького человечка. Мы проникли в самые тайники его души и теперь описываем его мысли и поступки с той беспристрастностью, которая всегда была нам присуща. Читатель сам должен решить нравится или нет ему наш герой; мы настолько уважаем читателя, что не посмеем, разумеется, навязывать ему свое мнение.

Итак, Эль Чико выбежал из кабинета Фаусты. Он был, как мы отметили, вне себя от радости или горя, ибо, по правде говоря, невозможно было решить, какое из этих двух чувств в нем возобладало. Вероятнее всего будет предположить, что радость странным образом смешалась с горем.

Он устремился, по-прежнему бегом, в глубь сада, туда, где протекала река. Судя по всему, он прекрасно ориентировался в этом лабиринте аллей и рощиц, ибо, несмотря на густой ночной мрак, еще более непроницаемый из-за многочисленных деревьев, двигался без малейших колебаний, ступая с совершенной уверенностью и кошачьей ловкостью и избегая всякого шума, способного выдать его присутствие.

Достигнув кипарисов, Чико вскарабкался на один из них с проворством, говорившим о привычке к такого рода упражнениям, и добрался до конуса темной зелени – его маленький рост позволял ему легко спрятаться среди листьев. Очевидно, у него был здесь тайник, известный лишь ему одному да птицам, обитавшим в этих местах, так как он быстро избавился от мешочка, каковым был обязан щедрости Фаусты, и стремительно скользнул вниз по стволу.

Теперь, уже не торопясь, с серьезным и задумчивым видом, он прошел вдоль ряда деревьев и вновь остановился перед молодым кипарисом – случаю было угодно, чтобы тот несколько отступил от своих собратьев и вырос неподалеку от стены. Это дерево было замечательной естественной лестницей, словно специально приготовленной, чтобы преодолевать воздвигнутое людьми препятствие.