Теперь, когда он уже мог смотреть на француза без прежней ненависти, Эль Чико, рассматривая его, с простодушным восхищением говорил себе:
– Он красивый, он сильный, он храбрый. В его лице есть что-то величавое, чего я никогда ни у кого не видел. Он кажется мне более возвышенным и более благородным, чем сам король... И он добрый... добрый, как святые, чьи изображения я видел в соборе. Как же можно не любить его?
Шевалье глядел на него с доброй улыбкой, и Эль Чико, сам того не замечая, тоже улыбнулся – так улыбаются другу.
– Ну вот! – радостно воскликнул Пардальян. – Теперь все позади, не так ли? Ты видишь, я не такой уж отвратительный малый, каким я тебе казался. Давай твою руку, и будем добрыми друзьями.
Он снова протянул руку карлику, но тот, устыдившись, опустил голову и прошептал:
– Несмотря на все, что я сказал и сделал, вы хотите...
– Говорю тебе, давай мне руку, – продолжал настаивать Пардальяна с серьезным видом. – Ты славный парень, Эль Чико, и когда ты познакомишься со мной поближе, то узнаешь – я не часто произношу те слова, которые я только что сказал тебе.
Побежденный, карлик вложил свою руку в ладонь шевалье, где она полностью утонула, и пробормотал:
– Вы добрый!
– Чепуха! – пробурчал Пардальян. – Просто я сужу о вещах здраво. И если ты не знаешь сам себя, то из этого вовсе не следует, будто тебя не знаю я.
Самые длинные свои беседы одинокий карлик вел с самим собой. Поэтому легко понять, что хотя он и был весьма смышленым, некоторые обороты речи Пардальяна повергали его в недоумение, и он не очень-то хорошо улавливал их смысл. Он не вполне понял последние слова шевалье, восприняв их буквально.
– Вы меня знаете? – воскликнул он удивленно. – Кто же вам рассказал обо мне?
Пардальян с самым серьезным видом поднял палец и пояснил, улыбаясь, как улыбаются ребенку:
– Мой мизинец!
Потрясенный Эль Чико с суеверным страхом вытаращился на своего собеседника. Сила, толкавшая его к шевалье, казалась ему столь сверхъестественной, что он был уже почти готов принять его за колдуна.
– И вот что, – продолжал Пардальян, – давай немного побеседуем. Только не забывай, что я все знаю. Начнем, пожалуй, вот с чего: почему ты хотел, чтобы меня убили? Ты ревновал меня, не так ли?
Карлик утвердительно кивнул.
– Хорошо. И как ее зовут? Не прикидывайся глупцом, ты прекрасно меня понимаешь. Если ее не назовешь ты, то я сделаю это сам... Мой мизинец при мне, и он все мне расскажет.
Карлик, который не решался отвечать, увидел, что ему не удастся уклониться от ответа. Он смирился и обронил:
– Хуана.
– Дочь трактирщика Мануэля?
– Да.
– И давно ты ее любишь?
– Всю свою жизнь, вот оно как!
Не могло быть ни малейших сомнений в искренности этого ответа. Пардальян улыбнулся и продолжал:
– А ты говорил ей, что любишь ее?
– Никогда! – негодующе воскликнул Эль Чико.
– Да если ты ей об этом не говоришь, то как же, по-твоему, она это узнает, дуралей? – рассмеялся Пардальян.
– Я никогда не посмею.
– Понятно. Но в один прекрасный день храбрость у тебя появится. Продолжим. И ты решил, что я ее люблю, и возненавидел меня, так ведь?
– Не совсем так.
– Ага! А в чем же тогда дело?
– Это Хуана вас любит.
– Ты глупец, Эль Чико.
– Верно, – печально согласился Эль Чико – он думал о горе Хуаны. – Верно, знатный сеньор вроде вас не может иметь ничего общего с дочерью трактирщика.
– И ты в это веришь?
– Еще бы.
– Однако, – проникновенно сказал Пардальян, – ты ошибаешься. И вот тебе доказательство: знатный сеньор вроде меня женился когда-то на трактирщице.
– Вы смеетесь надо мной, сеньор, – недоверчиво предположил Эль Чико.
– Нет, мой милый, это чистая правда, – произнес глубоко взволнованный шевалье.
И говоря скорее с самим собой, чем с карликом, он продолжал:
– Прежде чем стать госпожой де Пардальян, графиней де Маржанси (я ведь граф де Маржанси, и поверь, если я говорю это тебе, то вовсе не из тщеславия), итак, прежде чем сделаться графиней де Маржанси, этот ангел доброты и совершенной преданности (смерть похитила ее у меня), сначала была просто красавицей Югеттой, хозяйкой знаменитого в Париже трактира «У ворожеи»; ты о нем, конечно, не слыхал, ведь ты никогда не выезжал из Севильи. Клянусь честью, Севилья – красивый город, но поесть так, как в Париже... нет, черт подери, этого здесь не умеют! Словом, сам видишь – то, что ты считал веской причиной, есть всего лишь глупость.
– Возможно ли! – воскликнул ошеломленный Эль Чико. – Что же вы за человек?
– Я знатный сеньор... Это ты так сказал, – произнес Пардальян со своим иронично-простодушным видом.
– В таком случае, – прошептал Эль Чико, побледнев, – вы могли бы...
– Ну-ну?..
– Жениться на Хуане.
– Нет, тысяча чертей! На то есть две причины. Первая (и ее одной уже вполне хватило бы): я не люблю ее и никогда не полюблю. Да, мой милый, ты можешь сколько угодно вращать глазами, но это так. Из того, что малышка Хуана представляется тебе королевой среди красавиц, еще не следует, что точно так же полагают и все прочие мужчины. Я согласен: Хуана – прелестное дитя; полная грации и очарования, она похожа на маленькую маркизу, переодетую в трактирщицу – ну-ну, нечего млеть от удовольствия, я, кажется, о ней говорю, а не о тебе! Но как бы то ни было, смирись, пожалуйста, со следующим фактом: я ее не люблю и никогда не полюблю.
И с невыразимой печалью, которая потрясла карлика и убедила его куда быстрее, чем то могла бы сделать самая длинная речь, он сказал:
– Видишь ли, малыш, мое сердце давным-давно умерло.
– Бедная Хуана! – вздохнул Эль Чико.
– Влюбленные – это самые норовистые и странные животные! – взорвался Пардальян с комической яростью. – Вот, например, полюбуйтесь: только что он хотел заколоть меня, лишь бы Хуана не была моей. А теперь он ревет как бык на скотобойне, потому что она мне не нужна. Гром и молния! Ты, наверное, и сам не знаешь, чего хочешь?
Карлик покраснел, но промолчал.
– Так что же, черт побери, значат эти твои слова: «Бедная Хуана»?
– Она любит вас, – печально ответил Эль Чико.
– Ты уже мне это говорил. А я тебе повторяю: она меня не любит, смерть всем дьяволам ада! Она меня не любит, и точно так же я не люблю ее!
Карлик подпрыгнул на месте. Его лицо выражало такую оторопь, что Пардальян звонко расхохотался.
– Хотя твое удивление льстит моему самолюбию, – лукаво сказал он, – все-таки дело обстоит именно так, как я тебе говорю: Хуана не любит меня.
– Однако...
– Однако она сказала тебе, что умрет, если умру я.
– Как!.. Вы знаете?..
– Я же тебе объяснил – мой мизинец... И все-таки я в который уже раз повторяю то, что ты слышал: она не любит меня.
– Не может быть! – пробормотал карлик, не смея дать волю радости.
Пардальян пожал плечами.
– Эй, малыш, – продолжал он, – ты мне доверяешь?
– О! – порывисто произнес Эль Чико.
– Хорошо. В таком случае, предоставь мне действовать. Люби Хуану всем сердцем, как ты любил ее до сего дня, а об остальном не заботься, это уж мое дело.
– Так вы, стало быть, Господь Бог? – наивно спросил карлик, в восторге складывая ладони. – Подумать только, а я был таким негодяем, что...
– Сейчас ты опять начнешь пороть чушь, – прервал его шевалье. – А теперь, когда мы объяснились, нам пора уходить.
Карлик бросился за кинжалом, поднял его и протянул Пардальяну:
– Возьмите его, теперь мы подвергаемся риску встретить по дороге людей. Как жаль, что у вас больше нет шпаги!
– Постараемся обойтись тем, что есть, – спокойно ответил Пардальян, с видимым удовлетворением водворяя кинжал обратно в ножны.
– Пойдемте, – сказал Чико, видя, что тот уже готов.
– Секунду, малыш. А золото? Я полагаю, ты не оставишь его здесь?
– А что же с ним делать?
Карлик задал этот вопрос с простодушием, которое вызвало у шевалье улыбку. Казалось, маленький человечек хотел тем самым сказать, что отныне только Пардальян имеет право распоряжаться его имуществом.