А ведь предупреждал Илью Сашка Корвет сто раз, предупреждал — ни в какое щекотливое дело, ни в какой скользкий бизнес людей со стороны не приглашают! А Илья — дурак беспросветный — пожалел своего вечно безденежного, вечно плачущегося на жестокости жизни коллегу. Жалости поддался. Вот и влип!
Он сел за руль, запустил двигатель и радостно, громко заржал, как ретивый конь при виде молодой кобылы. Ощущение предстоящей схватки, схватки нешуточной, борьбы с непредсказуемым, опасным результатом — наполнило все его существо жгучим боевым азартом. Он не испытывал никакого страха. Он чувствовал то нормальное состояние души и сознания, которое переживает летчик-испытатель, когда его машина срывается в невозвратный штопор, в то пике, из которого — только один шанс на тысячу выскочить, вывернуться, спастись. Летчик-испытатель — рожден для этого. Для таких состояний стресса, для опасности и риска. Илья тоже был рожден для жутких игр подобного рода — лишь опасность будоражила его кровь и заставляла на пределе работать мозг.
Он приехал домой в 18.26, а ровно в 18.30 — как и обещалось — прозвучал телефонный звонок.
— Пересветов слушает! — беззаботно сказал Илья в трубку.
Ответ прозвучал вежливо и спокойно:
— С вами говорит Куприянов Андрей Андреевич. Вы не находите, что нам следует поговорить, Илья Иванович?
— А отчего бы и не побалакать? — засмеялся Илья. — Но коли вы вот так, в открытую, играете, так зачем передали письмо от Дубина?
— Чтобы вы оценили ситуацию. Для испуга. Чтобы немножко поволновались, побеспокоились за жизнь своего друга. Дальнейшая наша беседа и вовсе не для телефона.
— Где?
— В самом безопасном месте. На Красной площади.
— Где?! — поразился Илья.
— А что? — польщенно засмеялся Куприянов. — Не самое плохое место для рандеву, если призадуматься. Открытое пространство, нашпигованное спецслужбами. Ни вам, ни мне не с руки будет покушаться на здоровье друг друга на виду у явной и переодетой в штатское милиции. Так что я — без охраны. Рекомендую вам тоже не брать с собой своего бешеного молодца с мордой гориллы.
— Хорошо. Только боюсь, что вашу физиономию мартышки я попросту не узнаю.
— Ничего. Я буду в двадцати шагах от памятника Минину и Пожарскому. Оригинальней меня на площади не будет никого. Итак — за час вы доберетесь?
— Час с четвертью будет верней.
— Жду, — коротко согласился Куприянов и оборвал разговор.
Илья положил трубку и попытался прикинуть, что он, собственно говоря, знает о Куприянове и его компании? Да ничего! Клиентуру на забаву «Стрельба по живому зайцу» нашел Спартак, нашел невесть где. Взял на себя организацию дела (за что выпросил немыслимый гонорар), и он же с ними общался. Илья видел Куприянова и его друзей-азиатов лишь издали, и весь этот народец не показался ему — так себе, жулье мелкого калибра. Ошибся — Спартак коротает свои дни где-то в заложниках, и все это дело могло черт-те как повернуться.
Уже собравшись, он увидел, что за окном принялся накрапывать легкий апрельский дождик, прихватил зонт и двинулся на разборку в полной душевной безмятежности.
Мотор любимого «форда» завелся сразу — за два года машина ни разу не подводила Илью. Он поехал к центру не торопясь: во-первых, времени достаточно, во-вторых, он неожиданно осознал, что уже много лет не ходил по Москве просто пешком, просто без дела, просто не гулял по родному городу. И, следовательно, прочно застрял в разряде тех коренных москвичей, кто десятилетиями не бывает в Большом театре (успеется!), не заглядывает на бушующие футбольными страстями Лужники (по телевизору комфортнее), а был, говорят, удалец, который за сорок лет столичной жизни ни разу не воспользовался услугами метро — но этого в подземный рай не пускали по причине хронического пьянства, все-таки уважительное оправдание.
Глава 9
Москва. Красная площадь. 19.35.
Светлые апрельские сумерки. Легкий дождь.
Кремль.
Исторический музей.
Вася Блаженный, вечно пьяненький, милый и потешный в своей пестрой, варварской архитектуре.
Мавзолей. Напротив — торговый дом.
Собор Казанской Божьей Матери — еще непривычен, восстановлен недавно.
Спасская башня. Куранты — бим-бом. На весь мир.
В кремлевской стене — кладбище праведников и непрощаемых грешников.
Сердце столицы. Сердце России. Собственно говоря, какого цвета брусчатка Красной площади? Серая? Синяя? Голубая? Белая — по выпавшему снегу? Черная или просто грязная? Или, как море, меняет цвет по погоде?
Москву и любят, и ненавидят — равнодушным никто не остается. Дикая столица дремучей и нелепой страны. Русская столица. Санкт-Петербург с его иноземным великолепием всегда был холодным красавцем и никогда — столицей русской души, столицей Родины и Отечества.
Лобное место — кровавая плаха, проще сказать. Тоже — в сердце.
В словах поэта «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ» — куда больше патриотизма и любви, чем в океане фальшивого и услужливого славословия придворных пиитов.
Илья прошел мимо Исторического музея, миновал свежепостроенный храм Казанской Божьей Матери и приостановился. Под легкой сеткой прозрачного дождя брусчатка площади отдавала в голубизну.
Дождик продолжал моросить, но не с такой силой, чтобы мужчины прикрывались от него зонтами. Женщины, те берегли прически — под зонтиками.
По площади праздно слонялись люди, вдоль, поперек и по диагонали. Туристы. Милиционеры. И агенты спецохраны, в штатском неприметные — не забывайте, в Чечне идет война.
Неподалеку от памятника Минину и Пожарскому ярким пятном на общем фоне мелькнул большой разноцветный зонт — обычно такие устанавливают на верандах кафе, чтоб укрыть клиента от солнца, пока он пьет кофе или что-либо более бодрящее. Здесь, на площади, под зонтом у этюдника на треноге сидел художник. Сказано было: «Более оригинального, чем я, на Красной площади не будет никого!» Получалось, что это и есть Куприянов — сидит с кистью в руках и на грунтованном холсте изображает хмельного Васю Блаженного, Спасскую башню и площадь. Брусчатка у него была написана кроваво-алой — так уж он ее видел.
Илья остановился за спиной Куприянова и через его плечо посмотрел на холст. Больших познаний в живописи не требовалось, чтобы понять: работенка любительская. Слишком все аккуратно, при некотором выпендреже — красная брусчатка площади, черный Кремль, белый Вася Блаженный. Перспектива — искажена, объекты — сдвинуты, такое произведение можно писать и в мастерской, с иллюстраций или фотографий срисовывать, вовсе не обязательно выходить под дождь на пленэр. Но ведь Куприянов пришел сюда вовсе не за этим. И «художником» он был совсем в других искусствах.
Не оборачиваясь, Куприянов сказал через плечо:
— Не стойте у меня за спиной, Илья Иванович. Мне это неприятно. Садитесь.
Кончиком кисти он указал на складной стул, стоявший напротив этюдника.
Илья сел и спросил легко:
— Как вас по имени, кстати, господин Куприянов?
— Андрей Андреевич, с вашего позволения. — Он отложил кисть, закурил и внимательно посмотрел в лицо Ильи. — Попробуем для начала восстановить минувшие трагические события? С обеих позиций?
— Начинайте, — согласился Илья.
Куприянов помолчал и кивнул.
— Хорошо… Итак, некоторое время назад небольшая компания моих гостей из сопредельных республик попросила меня организовать развлечение… Скажем, нетрадиционного порядка. Некто Спартак Дубин, кстати, с его здоровьем пока все в порядке, согласился организовать известную вам игру. К сожалению, именно Спартака мы приняли за настоящего организатора мероприятия, в чем и была наша ошибка. Мы посчитали его владельцем налаженного аттракциона, а исполнители нас не волновали. Условия были таковы. Вы — изображали живую мишень. Игра шла на приз пятьдесят тысяч «зеленых». При попадании в цель — ею был шлем, окрашенный красной краской, на вашей голове — вы НЕ ПОЛУЧАЛИ ПРИЗА ВООБЩЕ. За каждое последующее точное попадание вы выплачивали нам по десять тысяч. За попадание в другие части тела цели мы выплачивали штраф — десять тысяч. Я не ошибаюсь?