Утонченный мозг Спартака подсказал ему единственный вид оружия, пригодного для него в битве за существование, — маска жалкого, хныкающего неудачника, роль слабовольного, ничтожного хлюпика, жидкого телом и духом, как вода в унитазе. Эта выдуманная фальшивая роль прилипла к нему намертво, вросла в его существо и частенько помогала добиваться незначительных промежуточных побед и успехов. Это изощренное оружие внушало ему веру, что он — сильный, умный, хитрый, беспощадный боец на дорогах жизни, в самом ближайшем будущем его ожидают подлинный успех и счастье. Его — и всю их семью.
Кроме того, у него был очень высокий порог восприятия физической боли. Когда месяц назад два озверевших грузина били его ногами в голову, живот и грудь — он почти ничего не чувствовал. Они входили в раж и били на поражение, а он лишь тоненько визжал и зажимал между ног украденные у этих ларешников золотые часы «Лонжин». Выл, как раненый зверь, плакал, но утверждал, что часов не крал. Грузины устали, поверили, что такой слизняк на рискованное дело не пойдет. Они отвалили к своим ларькам, а Спартак полежал с минуту, отполз в кусты, встал, содрогаясь всем телом, помочился, надел на руку сверкающий «Лонжин» и пошел домой, понимая, что вышел победителем из смертельной схватки. Через неделю он продал часы: половина суммы ушла на лекарства для матери, а вторую половину Валерия взяла для своих нужд. Скорее всего, именно эта безмерная любовь Спартака к своим близким и выковала столь уродливый и страшный характер.
Спартак совершенно не собирался сразу же уезжать в Москву, якобы из трусости покидая друзей. Он отошел шагов на полста и залег в густой траве, удерживая баньку и подходы к ней под пристальным наблюдением. Он еще не отдавал себе ясного отчета, зачем это делает, но знал, что не верит своим партнерам, как не верит никому на всем белом свете. По сути дела — это он был здесь, в страшной земной юдоли, инопланетянином, а не врушка и очаровательная шлюшка Римма с планеты Сириус.
Он терпеливо лежал в траве около часа и видел, как Римма минут на двадцать покинула баню и вернулась с пакетом, откуда торчали бутылки минеральной воды, пепси-колы, а в руках ее таяли брикеты мороженого.
«Так! — ехидно сообразил Спартак. — Раненому нужны вода и мороженое». Получается — у него начался жар, горячка, от которых недалеко до агонии и смерти. Получалось наконец-то, что крупно не повезло и вечному счастливчику Илье Пересветову.
Спартак ни в коем случае не желал Илье смерти на сегодняшний час, но искренне призывал на голову коллеги страдания, боль, мучения — он желал, чтоб Илья хотя бы час просуществовал в его шкуре, почувствовал бы вкус его каждодневной жизни.
С приятных мыслей о страданиях Ильи он незаметно перешел к их нынешней неудаче. Денег не было, не было двадцати пяти тысяч долларов, которые еще утром он считал лежавшими в своем кармане. Что-то во всей этой мошеннической истории было не так. И с какой целью вдруг уехал Корвет, когда ясно, что Илью надо срочно везти в Москву? И куда он уехал?
Некоторые частные вопросы прояснились минут через сорок, когда синий «форд-эскорт» подкатился к бане и Корвет выскочил из кабины. Он оглянулся, прислушался, вытащил из-под сиденья длинный бельгийский штуцер с оптическим прицелом и нырнул в низкую дверь баньки.
Спартак расстроился — оружие его совершенно не интересовало. Оружие — для слабаков, для дохленьких, безвольных людей. А денег Корвет не привез, это было видно — ни в спортивных брюках, ни в тенниске такую сумму не упрячешь.
Через пятнадцать минут Корвет вышел из баньки. Штуцер уже был плотно замотан в тряпки и закручен в полиэтиленовые пакеты. Корвет огляделся, нашел какую-то длинную железяку и принялся копать под порогом баньки яму. На эту работу у него ушло полчаса. Потом он уложил оружие на дно ямы, закопал его, притоптал и присыпал мусором.
Еще минут через пять вся троица забралась в синий «форд», причем Илью вели к машине под руки, голова у него свисала на грудь, а ноги волочились по земле. Никакого багажа Спартак у них не приметил — даже у Риммы не было сумочки. Но не может же такого быть, чтобы таких крутых, везучих прохиндеев нагрели на пятьдесят тысяч баксов примитивные торговцы, шаромыги, любители пострелять по живой движущейся мишени! Никак этого не может быть…
Они уселись в машину, Корвет дал газ, и они помчались, как смекнул Спартак, к Смоленской дороге, срезая углы, — до Москвы они должны были покрыть чуть менее четырехсот километров.
Спартак поднялся и только теперь прикинул пути собственного возвращения домой. Вывернув все карманы и обшарив их дважды, он убедился, что денег у него наберется разве что на жетон для поездки в метро, но вот как добраться до этого метро — было неясно. Однако привычное безденежное состояние его не пугало. Он знал наверняка, что наступит вечер, он окажется дома и со смехом будет вспоминать минувшие трудности.
Через час ему повезло. Он добрался до Минского шоссе и, не выступая на проезжую часть, постоял на обочине, прикидывая, что ему сотворить, дабы покрыть триста пятьдесят верст до столицы. Машины всех марок и мастей проносились мимо. Стоять с поднятой рукой, ожидая, что кто-то бесплатно довезет его до дому, по суровым и скаредным сегодняшним временам — занятие решительно безнадежное. И не в деньгах, не в корысти водителей заключалась главная проблема — разбой на дорогах стал привычным видом промысла, и дорожные грабители, что знали все шоферы, использовали массу ухищрений, чтоб свершить свое черное дело. Останавливали транспорт лихие и хмельные девочки — «подсадные утки», — а едва водитель раскатывал губенки, притормаживал около них, чтоб предложить свои услуги, как из кустов выскакивали добрые молодцы, и вместо веселых развлечений владелец машины оказывался без оной. Этот прием на дорогах назывался «взять на бедро».
Никакого изощренного трюка в голову Спартаку не приходило, «подсадной утки» у него не было, и он пришел к выводу, что самые простые, традиционные методы — всегда и самые надежные. Поначалу он немного отошел от магистрали, отыскал канаву и вывалялся в ней, после чего — грязный и жалкий — вернулся к трассе, нашел открытое место, где был хорошо заметен издали, а вокруг не было ни единого куста, где б могли спрятаться его компаньоны, и здесь улегся на асфальт, у края проезжей части. Раскинул руки, закрыл глаза и начал терпеливо ожидать, когда проезжающие проявят к нему сочувствие.
Но с милосердием отнюдь не торопились. На адской скорости проносились мимо иномарки и отечественные лимузины; на них, впрочем, Спартак и не рассчитывал. С орудийным гулом летели мимо тяжелые грузовики, но в кабинах их, как правило, не было места. Спартака, конечно, замечали. Сквозь прикрытые ресницы он видел мелькавшие мимо испуганные лица, чувствовал, что порой машины притормаживали, чтоб разглядеть его, бедолагу, повнимательней, — но тут же вновь набирали скорость. Ну и времена! Так ведь и действительно сдохнешь, а никто и не чихнет!
Только минут через сорок тяжелый «МАЗ» с белорусскими номерами и длинным, укрытым синим брезентом фургоном сбросил скорость, прошипел тормозами и остановился около распростертого тела.
Из просторной кабины трейлера вышли двое мужчин среднего возраста — крепкие, крутоплечие мужики, и все же один из них держал в руках нечто похожее на дубинку. Не переговариваясь (мотора тоже, понятно, не выключая), они остановились над Спартаком, и владелец дубины сказал с певучим белорусским акцентом:
— А я так думаю, что этот уже готов. А?
Спартак еле слышно простонал.
— В больницу его или до ГАИ подбросим? — продолжал размышлять владелец дубинки.