В понедельник утром мы поехали в порт, и я узнал, что «Снегирь» только что прибыл с парижскими грузами на борту. Бочки как раз начали выгружать из трюма, а я прошел вдоль пристани, чтобы проследить за ходом работы. На пирс сгружали пока только винные бочки, но я заметил еще одну. Она стояла в трюме отдельно, и над ней склонился один из докеров вместе с молодым человеком, похожим на клерка. Оба выглядели сосредоточенными, и я, разумеется, подумал: «Не моя ли это бочка и не обнаружили ли в ней соверены?» Я поговорил с молодым человеком, выяснил, что бочка действительно моя, и спросил, могу ли сразу забрать ее. Он вел себя предельно корректно, но не помог мне, а направил в управление порта, предложив проводить туда и найти чиновника, который займется моим грузом. Когда же мы уходили, он окликнул остававшегося рядом с бочкой мужчину: «Вы поняли, Харкнесс? Ни под каким предлогом не сводите с нее глаз, пока не получите инструкций от мистера Эвери».
В портовом управлении молодой человек оставил меня ждать в общем зале, а сам зашел в служебные помещения, чтобы, как он заверил, найти нужного мне человека. Но вернулся он не с простым клерком, а с управляющим, и я сразу сообразил, что дело неладно. И еще больше утвердился в своем мнении, когда тот стал выдвигать одно возражение за другим, объясняя, почему не может выдать мне груз немедленно. Косвенными вопросами я установил, что упомянутый ранее «мистер Эвери» был исполнительным директором пароходства, чей офис располагался на Фенчерч-стрит. Я вышел из здания управления порта, сел на какие-то ящики и обдумал ситуацию.
Было очевидно: что-то вызвало у клерка и портового работника подозрения. Последнего звали Харкнесс, и он получил приказ ничего не предпринимать без инструкций от мистера Эвери, а значит, вопрос следовало решать именно с этим джентльменом. «Не сводить» глаз звучало недвусмысленно: не выдавать бочку никому. Я понял, что получу ее только в том случае, если сам доставлю нужные «инструкции».
Отправившись в контору на Фенчерч-стрит, я попросил о встрече с мистером Эвери. К счастью, он оказался занят, и я с полным основанием заявил: ждать не могу, прошу выдать мне лист бумаги и конверт для написания мистеру Эвери письма. Потом проделал элементарную операцию, запечатав и оставив в конторе пустой конверт, а с собой унося чистый бланк с грифом пароходства.
Феликс усмехнулся:
– Я зашел в соседний бар, заказал кружку эля, одолжил чернильницу и перо. Затем быстро составил текст письма Харкнессу от имени мистера Эвери с разрешением выдать мне бочку незамедлительно. Но пока я писал записку, до меня дошло: если подозрения серьезны, этот рабочий непременно пожелает сопровождать груз и отследить меня до самого дома. Мне потребовалось еще минут пятнадцать, чтобы обмозговать и решить эту проблему. Идея осенила меня внезапно. Я добавил к записке абзац о том, что раз уж компания несет ответственность за сохранность груза и его доставку, то ему, Харкнессу, надлежит сопровождать бочку и убедиться в ее благополучном прибытии на место.
Письмо я постарался написать округлым и правильным почерком клерка, сделав его неразборчивым, только при имитации неизвестного мне имени мистера Эвери, а также инициалов ответственного делопроизводителя. Я рассчитывал тем самым ввести Харкнесса в заблуждение, если ему была случайно знакома подпись исполнительного директора.
Мой план заключался в том, чтобы заставить Харкнесса покинуть гавань вместе с бочкой, а потом найти какой-то способ избавиться от него. Этого мне удалось добиться легко. Я подговорил одного из своих помощников потребовать остановки у паба и непременно выпить по кружке пива. Другой – по кличке Уотти – должен был отказаться оставить лошадь без присмотра и без привязи, когда я согласился всей компанией зайти и промочить горло. Уотти, таким образом, ждал снаружи, а я нашел предлог оставить двоих мужчин в пабе и вместе с ним уехал на повозке. Мы сразу же направились в сарай, где я восстановил первоначальный коричневый цвет телеги и замазал буквы фальшивого адреса. Вечером мы добрались до моего дома, специально прибыв сюда уже с наступлением темноты, а затем сняли груз с повозки в одном из подсобных помещений, где бочка находится и сейчас.
Феликс закончил свой рассказ, и двое мужчин несколько минут сидели в молчании, пока Бернли прокручивал в уме все услышанное. Безусловно, описанные события выглядели странно, но история звучала правдоподобно, и инспектор не отметил ни одной детали, которая уличала бы Феликса во лжи. Возможно, молодой господин в самом деле поверил содержанию письма французского друга, как он утверждал, и тогда его дальнейшие действия становились объяснимыми. Если в бочке находились всего лишь монеты, то их с большой натяжкой можно назвать «Скульптурой», а это хотя и противозаконно, но не является тяжким преступлением. Если же в бочке обнаружится труп, то письмо окажется явной фальшивкой, частью какого-то заговора, в котором Феликс мог вполне сознательно принимать участие или оказаться вовлеченным против воли.