– Ты знаешь, Александр Христофорович, – устало ответил Дубельт. – Ты все знаешь. Они хотели как лучше. Хотели Константина, конституции, новой России. Их должно было покарать за мятеж, устроенный в переломное время. Но только за это.
– Кто это говорит? – спросил Бенкендорф, поворачиваясь к Дубельту. – Человек, которого считают главным душителем идей? Не ты ли так оригинально объявил Чаадаева умалишенным? Не ты ли отправил Лермонтова на Кавказ?
– И вернул по просьбе его бабушки.
– А закрытие «Московского телеграфа»?
– И ходатайствовал о назначении Полевому пенсиона, – возразил Леонтий Васильевич.
– Вот видишь, Лео. – Александр Христофорович положил ему руку на плечо и пристально взглянул в глаза. – Ты же сам начал карать за идеи, но при этом не перестал видеть в них людей.
Он сильнее сжал плечо своего подчиненного.
– А конфискация бумаг Пушкина после его смерти? – спросил Бенкендорф с тонкой улыбкой.
– В Третьем отделении они будут сохраннее и не попадут в руки нечистоплотных издателей, как это было с бумагами Лермонтова.
– Ты имеешь в виду свой тайный архив? – усмехнулся Бенкендорф.
Дубельт помотал головой.
– Этого вы знать не можете, – сказал он призраку шефа. – Этого никто не знает.
– Архив, в котором хранится железная коробка с картотекой Архарова? – спросил Александр Христофорович.
Вот!
Дубельт откинулся на спинку сиденья и глубоко вздохнул. Вот! Он дернул за шнур звонка. Окошко со стороны кучера откинулось.
– Поезжай к библиотеке! – приказал Леонтий Васильевич.
Он поднялся на самый верх – туда, где под крышей императорской библиотеки находилась квартира ее смотрителя – знаменитого баснописца Ивана Андреевича Крылова. Дубельт знал, что в скором времени из печати должно выйти полное собрание сочинений литератора – он лично прочитал цензорский экземпляр.
Дверь квартиры наверху открылась, и из нее вышел невысокий худой мужчина с вытянутым лицом и печальными глазами. В руке он нес большой саквояж из сильно вытертой кожи. Мужчина прижался к стене, чтобы пропустить поднимающегося Дубельта. Леонтий Васильевич прошел мимо, но потом остановился и проводил взглядом спускающегося человека.
На пороге появилась прислуга – круглолицая девушка, лицом очень похожая на Крылова.
– Иван Андреевич дома? – спросил Дубельт.
– Хворает, – услышал он в ответ.
– Это был доктор? – жандарм указал на лестницу.
– Да.
Леонтий Васильевич скинул девушке на руки роскошную «николаевскую» шинель, отдал фуражку, потрепал по щеке и прошел в кабинет хозяина.
– Разрешите, Иван Андреевич?
Он успел заметить, как толстяк, полулежавший на кровати, запихнул под одеяло стопку бумаг и перо. Чернильница так и осталась стоять прямо на доске, которую он для удобства письма положил на свой живот.
– Трудитесь? – спросил Дубельт, усаживаясь на стул. – Какая-то новая басня? Хотите задать еще работы нашему Цензурному комитету?
– Нет, – ворчливо ответил старик, – завещание пишу.
– Зачем?
– Умираю я, господин Дубельт, – буркнул Крылов.
– Бог с вами, Иван Андреевич! Куда вам умирать? Вам еще надо насладиться восторженными рецензиями на собрание сочинений.
– А! – Крылов махнул дряблой рукой и взял из пепельницы раскуренную сигару. – Что привело ко мне главного Цербера императорской псарни?
– Ах, если бы у меня было три головы, как у Цербера, – вздохнул Дубельт. – Возможно, мне не пришлось бы так долго думать одной над крайне интересной загадкой.
– Как уморить всех литераторов России? – предположил Крылов, попыхивая сигарой.
– Я не против хорошей литературы, – возразил жандарм, – но слово – слишком мощное оружие, чтобы оставлять его в полное владение людям, которые ради красного словца не пожалеют и отца. А уж про государственную власть я и не говорю.
Крылов аж крякнул.
– Да-да, – продолжил Дубельт, – и поскольку у меня не три головы, как у Цербера, а всего одна, я решил воспользоваться еще и вашей, чтобы разгадать один секрет.