– И что? – спросила я заинтересованно.
– Они всю ночь просидели в засаде в башне. Но никто за деньгами не пришел. А мешок с червонцами из тайника исчез!
Останкино
Жандармский офицер, еще не закончив орать на оторопевшего ротмистра Голикова, остановился и прислушался. Голиков воспользовался паузой, чтобы оправдаться:
– А что я мог сделать? У них было письмо.
– Молчать! – рявкнул жандарм. – Слушай!
В этот момент под землей что-то глухо загудело.
– Что это? – испуганно спросил ротмистр.
Жандарм поднял на него глаза. Только тут Голиков заметил, какой грязной была шинель этого человека, каким усталым его лицо. И какими мокрыми бока лошади – вероятно, всадник мчал со всей возможной скоростью, чтобы перехватить ту странную пару. «Это каторга мне», – с тоской подумал ротмистр.
Жандарм скривился и быстро вытащил из-за пазухи конверт. Сломав печать, он вынул бумагу и пробежал ее глазами. Потом хмыкнул:
– Так.
Повернувшись к ротмистру, он поднял к его носу бумагу.
– Приказ управляющего Третьим отделением, – сказал он устало. – Велено без промедления собрать каменщиков и сломать все это… – он указал бумагой в сторону здания, – к чертовой матери! Поставить палатки. Отпуска и отлучки в город запретить. Дальнейшие инструкции будете получать от меня лично. Это в лучшем случае.
– Есть! – вытянулся во фрунт ротмистр.
– А в худшем сюда приедет… Хотя будем надеяться, что нет, – проворчал жандарм. – Выполнять!
2
Зал Стрельца
Нигде. Давно
Мальчик, скрючившись, лежал под кроватью на полу в одной рубашке и дрожал. Темнота. Шорохи. Скрипы. Кто-то шел по коридору к двери его комнаты. Мальчик пытался забраться подальше от свисавшего краешка простыни и заткнул рот кулачком, чтобы не выдать себя криком. Он дрожал так сильно, что зубами прокусил кожу. И почувствовал вкус крови.
Потом дверь открылась, и перед кроватью стало немного светлей. Вошедший принес свечу.
– Вылезай.
Он молчал, только дрожь стала еще сильней.
– Вылезай, я принес лекарство.
Мальчик с трудом просипел:
– Ты кто?
– Перестань!
Мальчик, все еще дрожа, пополз из-под кровати.
Балтика. Пароход «Геркулес»
– Боюсь, не довезем. – Костя, племянник Александра Христофоровича Бенкендорфа, сидел сгорбившись за столом кают-компании и мрачно смотрел на свой стакан, в котором чай, сообразно положению судна, накренялся то вперед, то назад. Иллюминаторы были задраены, и шум волн был не слышен – только тиканье ходиков на стене. Костя был подавлен. Дядя прогнал его от себя, велев остаться только доктору Ивановскому. Напротив, заложив ногу на ногу и облокотившись локтем на спинку стула, сидел генерал Леонтий Васильевич Дубельт – в своем непременном голубом жандармском мундире. Костя никогда не видел Дубельта в статском платье, как будто управляющий Третьим отделением всем своим видом подчеркивал, что личной жизни не имеет, всегда находясь на службе. Знаменитые ржаные усы жандарма скрывали седину, но волосы все так же вились, как в молодости.
Дубельт был внешне спокоен, но только внешне.
– Не каркай, Костя, – сказал он. – Даст Бог, все обойдется.
Пароход качнуло сильнее, и Леонтий Васильевич схватился за столешницу.
– Главное, чтобы не растрясло до Ревеля.
Дверь кают-компании приоткрылась, и внутрь заглянуло круглое лицо Ивановского. Его лоб покрывали капельки пота. Доктор снял очки и протер их большим носовым платком.
– Леонтий Васильевич, – сказал он озабоченно. – Вас там… Александр Христофорович…
– Как он? – спросил Дубельт, вставая и одергивая рукава.
Доктор устало помотал щеками, нацепил очки и пошире открыл дверь.
Хватаясь за стены коридора при каждом нырке парохода, Дубельт прошел вслед за доктором к каюте, которую занимал Бенкендорф. Здесь шум от работающей корабельной машины был слышен, пусть и приглушенно.
Бенкендорф лежал на койке в ночной рубашке и вязаном колпаке, скрывавшем его обширную лысину и венчик седых волос. Лицо осунулось и как бы расплылось – как акварель, на которую брызнули водой.