Улучив минуту, я быстро перешел Тверскую и чуть не наскочил на… Дурова.
– Вот так встреча!
Дуров помотал головой и указал на окно кофейни – той самой, куда он отказался вести меня в прошлый раз, опасаясь ненужных пересудов.
– Я вас увидел в окно.
– Вы сегодня не репетируете?
– Позднее. Скажите, удалось что-то узнать?
– Не так чтобы много, но кое-какая теория у меня есть.
Дуров явно заинтересовался моими словами:
– Расскажите! – потребовал он.
– Прямо вот здесь?
Дрессировщик нервно оглянулся.
– Хорошо. Поедемте ко мне. Я живу на Божедомке. Там расскажете?
– Расскажу. И у вас совета спрошу.
Дуров крикнул извозчика, и уже через пятнадцать минут мы входили в его квартиру, где нас с лаем встретил фокстерьер.
– Пик! На место! – крикнул Дуров, и фокс убежал. Зато из комнаты выглянула огромная голова сенбернара, внимательно посмотрела, как мы раздеваемся в прихожей, и снова скрылась.
– Это Лорд, – кивнул в ее сторону Дуров.
– Ваши артисты?
– О! Только малая часть моей личной труппы. Остальные живут при цирке. Ваня! – крикнул Дуров.
Из кухни вышел карлик, вытирая руки белым вафельным полотенцем.
– Ты пеликана работал сегодня? – спросил его Дуров.
– Ага.
– Как он?
– Как всегда – дурак дураком, – ответил карлик Ваня.
Дрессировщик повернулся ко мне:
– Вот, мой помощник Ваня. Ванька-Встанька.
– Очень приятно, – немного нагнувшись, протянул я руку, – Гиляровский. Владимир Алексеевич. А вас как по батюшке?
– Если бы я знал! – проворчал маленький артист и неожиданно крепко пожал мне руку своей короткопалой ручкой. – Так что зовите просто Иваном.
Потом он повернулся к Дурову:
– Владимир Леонидович! Ваш Бэби опять чего начудил!
– О, господи! Чего?
– Сожрал два парика у Танти! Он в ярости, ругался! Говорит, что вам счетец предъявит.
– Пусть предъявит! – зло ответил Дуров. – Свиной хвост он от меня получит. Счетец!
Тут, вспомнив, что у него гость, Дуров повернулся ко мне и пригласил в гостиную, где под столом спал тот самый сенбернар. Попросив карлика принести нам чаю, Дуров зажег люстру, усадил меня в кресло, а сам пристроился на венском стуле, согнав с него давешнего фокстерьера.
– Ну, так рассказывайте.
– Что? – спросил я. Честно говоря, я так был заинтересован домашним бытом Дурова, что у меня даже вылетела из головы причина визита к дрессировщику.
– Вашу теорию про «смертельные номера».
– А, это!
В дверь заглянул карлик:
– Вам с сахаром или с лимоном?
Владимир Леонидович опередил меня:
– Тащи все! Все, что есть в печи, – все на стол мечи! И бутербродов нарежь с ветчиной. Она в буфете прикрыта синей салфеткой. Если ты ее еще не сожрал до конца.
– Ага. Хотел, но не успел.
Карлик скрылся.
– Итак?
Я решил не выкладывать все карты на стол. В конце концов, Сеченов был прав, спрашивая меня, отчего я ему сразу поверил? Почему я должен был верить в то, что Дуров – не заинтересованное в этом деле лицо? Ведь интерес его был как раз очень и очень заметен.
– Скажите мне, Владимир Леонидович, разве цирковые артисты не склонны устраивать друг другу какие-то пакости? Мстить за обиды. Завидовать? – спросил я, пристально наблюдая за лицом дрессировщика, чтобы уловить мельчайшую тень рефлекса.
– А! Вот вы куда клоните… – разочарованно протянул Дуров. – Вы полагаете, что все это – месть. Наше внутреннее дело…
– Возможно. Я ведь говорил вам, что тоже служил в цирке. И такие штуки там время от времени случались.
– Ну, знаете… Впрочем, раз вы сами соприкасались с закулисьем нашего мира, то и без меня знаете – да, цирк жесток. Что видит зритель снаружи? Веселое представление. Что видим мы внутри? Бедность, проистекающую из нее зависть, пьянство, жестокость.
Я обвел рукой комнату, в которой мы сидели.
– Ну, вы-то всего этого, кажется, избегли.
– Это теперь. Видели бы вы, как я жил в начале своего пути. А ведь я – не из самой последней семьи. Знаете, Владимир Алексеевич, я ведь из дворян. Да-с. Много ли среди нашей братии дворян?
– Почитай, что и нет совсем.
– Но начинал-то я, как все, – с рауса, зазывалой над входом в шапито.
– И брат ваш, Анатолий Леонидович?
– И он, – поморщился Дуров, – но вернемся к нашим баранам.