– Я дал вам слово молчать, пока не разберусь в этом деле, – сказал я, – но все остальные репортеры такого слова не давали. Так что, если нынешний череп – не шутка, не озорство подростка, если действительно произойдет несчастный случай или, не дай бог, убийство, гарантировать вам молчание прессы я не смогу.
– Что же делать! – с горечью воскликнул Дуров так громко, что на нас оглянулись половые.
– Ну, для начала я хочу познакомиться с Гамбрини. У меня есть сомнения на его счет.
– Какие?
– Всему свое время. Где я могу его найти?
Дуров пояснил мне, что Гамбрини обычно репетирует на своей квартире, куда он не пускает никого. Но сегодня вечером он выступает в «Новом Эрмитаже» на Каретной.
Кажется, я оставил Дурова в состоянии полной подавленности и отправился в аптеку за зубным порошком. Про керосин я, конечно же, совершенно забыл.
3
Концерт в Эрмитаже
Этим же вечером я отправился на угол Петровки и Каретной. Конечно, «Новый Эрмитаж» не шел ни в какое сравнение с Эрмитажем старым, который располагался в восьмидесятые на Самотеке – с его прудами, садами и фантастическими декорациями Лентовского – ныне совершенно разоренного и угасающего старика. Эрмитаж новый был много меньше по размерам и скромней по оформлению. Открыл его всего шесть лет назад Яков Васильевич Щукин, и от былого парка он заимствовал, пожалуй, только имя. Впрочем, и в новом парке было чем гордиться – в первую очередь, конечно, зданием Народного общедоступного театра, того самого, в котором пару лет назад я пережил незабываемые минуты, наблюдая Шаляпина в роли Бориса Годунова! Но этим вечером я шел не в театр, а в расположенный поблизости ресторан, где Щукин организовал сборный концерт, включавший и выступление «знаменитого итальянского иллюзиониста Артуро Гамбрини». Публики, впрочем, было немного – москвичи перед Рождеством спешили доделать свои дела. Меня посадили за столик неподалеку от эстрады, украшенной живыми цветами и небесно-голубым задником с изображением почему-то итальянского побережья. Заказав котлету по-киевски, картошку с лисичками и небольшой графинчик водки, я лениво наблюдал за начинающей певицей N, выступавшей недурно, но старавшейся привлечь внимание публики скорее глубиной и насыщенностью своего декольте, чем голоса.
Девицу сменили американские индейцы с песнями и плясками своей родины. Одетые в перья и бусы, они завывали дикими голосами и плясали, как пьяные извозчики. Впрочем, возможно они и действительно были пьяны – эта труппа краснокожих месяц назад приехала с гастролями в Москву из Санкт-Петербурга, куда их занесла кривая гастрольная дорожка. В Первопрестольной они поначалу произвели фурор, а потом индейцев растащили по кабакам разные любители экзотики, приучили их пить горькую – труппа теперь собиралась только чтобы заработать немного денег на выпивку. Говорили, что скоро у них кончатся паспорта и индейцам придется возвращаться домой, в Северную Америку. Впрочем, я был уверен, что не все из них снова захотят увидеть свои прерии и каньоны. Или где там ныне обретаются их несчастные племена, потесненные цивилизацией?
Зал постепенно заполнился. Только за моим столом оставались еще стулья. Но тут подошел метрдотель и спросил – не соглашусь ли я пустить за стол вновь прибывших посетителей, которым не хватило места? Он указал на пару – старика с седой округлой бородой и очень милую девочку в бежевом платье.
– Конечно, – ответил я.
Подошедший старик отодвинул стул, чтобы девочка могла сесть, а потом уселся и сам.
– Благодарю, – сказал он мне, – вот, внучка затащила. Хочет посмотреть на настоящих индейцев. Еле успели!
Девочка вытянула свою спинку в струнку, завороженно наблюдая за ужимками пьяных краснокожих. Святая невинность!
– Могу я предложить вам рюмочку? – спросил я. – Для примирения с общей атмосферой, так сказать?
– Не откажусь, – кивнул старик.
Мы чокнулись и выпили. Индейцы сели на эстраде в круг и затянули печальную протяжную песню.
– Нравятся тебе, Варя, эти индейцы? – обратился старик к девочке.
– Очень, дедушка, – не оборачиваясь, ответила та.