– Нет.
– Очень интересно. Будь я помоложе – обязательно ввязался бы… Но теперь – вот, внучка. Внучка, индейцы, лекции… Надо вовремя сходить с трибуны, давать дорогу другим исследователям.
Я посмотрел на Сеченова:
– Вы не представляетесь мне человеком, очень уж уставшим и ослабленным.
Ученый засмеялся:
– Спасибо! Это я из-за московского воздуха.
– Из-за нашего воздуха? Вот уж не сказал бы, что он целебный!
Сеченов хохотнул:
– Не-е-ет… Не то чтобы целебный… Просто меньше отравлен миазмами академических интриг, я бы сказал.
– Ну, разве только академических…
Гамбрини еще раз повторил трюк с нахождением платка по пульсу, а потом вызвал на сцену пожилого господина, по виду – чиновника. Показав ему пять карт, он попросил запомнить одну, не говоря, какую. Потом еще раз показал карты, сложил их и перемешал. Далее Гамбрини развернул их веером, рубашкой к себе и вдруг неуловимым движением бросил вверх все карты – а руке у него осталась только одна – та самая, которая была загадана. Зал взорвался аплодисментами.
– Ловко, – сказал Сеченов, прищурясь, наблюдая за иллюзионистом.
– Но теперь-то он не держал его за руку. Как же так получилось, что угадал?
– Я не знаю, – ответил Сеченов, – как он сумел перетасовать карты, чтобы нужная осталась у него в руке. На это есть, наверное, особые шулерские приемчики. Да-с, играть с таким партнером я бы не сел… Но что касается угадывания карты, то, полагаю, он следил за глазами этого человека. Показывая карты в первый раз, он проводил рукой вот так, – Сеченов изобразил широкую дугу, – и мог заметить, как его визави отреагировал на нужную. Может быть, у него расширились зрачки. Может, прищурилось веко. Может, сжались губы. Реакция была. Но какая? Это уж – другой вопрос.
– Вы хотите сказать, что при достаточном опыте любой полицейский может отличить обманщика от честного человека? – спросил я. – Но тогда у нас быстро бы искоренили всю преступность.
Сеченов пожал плечами.
– При желании и долгой тренировке – да. Но одно дело увидеть, что человек врет, а второе – доказать это. А кроме того, боюсь, полиция до таких тонкостей дойдет еще не скоро.
– Надо мне все-таки внимательно прочитать вашу книгу, – сказал я. – Для моей работы отличать правду от лжи – очень важно. Бывало, собеседник наплетет с три короба, а потом мучаешься вопросом – правду сказал или соврал.
– Да? – улыбнулся Сеченов. – А вот как вы определяете? Вот взять меня – сам-то я вам правду говорил или обманывал? Может, я и не Сеченов вовсе, а так – какой-нибудь… Перепупкин? Как вы проверяете?
Я погрозил ему пальцем.
– И все же, – сказал я, – не откажите в милости – если у меня возникнут вопросы, мог бы я с вами обсудить их?
Сеченов полез в жилетный карман и достал визитную карточку.
– Пожалуйста. Вот вам доказательство, что я тот, за кого себя выдаю. Если я буду не занят, то милости прошу.
– Ну, – заметил я, – напечатать какие угодно визитные карточки – это плевое дело!
Он схватил меня за руку и потряс. Потом тепло попрощался и увел внучку домой. А я стал дожидаться окончания представления, чтобы перехватить Гамбрини и задать ему несколько вопросов.
Наконец он вышел с чемоданом в руке и начал взглядом искать извозчика.
– Господин Гамбрини, – обратился я к нему, – можно задать вам несколько вопросов?
Иллюзионист обернулся.
– Вы кто?
– Моя фамилия Гиляровский.
Гамбрини прищурился:
– Я вас видел, не помню, где и когда.
– Да давеча, перед цирком.
Гамбрини вспомнил.
– Вы приятель Дурова?
– Нет.
– Но вы были вместе с ним.
– Вы ошибаетесь.
Гамбрини побледнел.
– Нет-нет! Я определенно помню, что вы стояли рядом с ним! Что вам от меня нужно? Работаете на него? Хотите свести меня с ума? Нет! Не получится, господин хороший! Я вас не знаю и знать не хочу! А будете приставать – сейчас крикну «караул!».
Он все это выпалил одним духом и, увидев сани, побежал к ним, забросил чемодан и сам уселся, приказав гнать отсюда.
«Ну и дурень!» – подумал я только.
Определенно он был сильно напуган.
4
«Тошниловка»
На следующий день с утра я занял стол в библиотеке и потребовал подшивки газет пятилетней давности, чтобы понять, что же я пропустил в цирковой жизни такого, что касалось «смертельных номеров» в заведении Саламонского. И довольно скоро понял причину своего неведения на этот счет – все события происходили в ту пору, когда я выезжал в южные степи писать об эпидемии холеры!