Два года он был абсолютно счастлив. Что бы она ни делала — он все принимал. Ее прихоти, капризы, чуть пренебрежительный тон, легкое высокомерие, сведенные к переносице брови и надутые губки — все уловки, с помощью которых она пыталась окончательно пленить его сердце, он принимал за чистую монету. Это была она — и все тут; бука или сладкий леденчик — для него не было большой разницы. Но потом что-то в нем словно проснулось, и он стал болезненно реагировать на ее резкие выходки. Теперь у него было две Дейдри, а не одна, и вторая причиняла ему страдания. Напрасно он уверял себя, что она была такой всегда. Выходила странная вещь: то, против чего он никогда не возражал, всегда воспринимал спокойно, вдруг стало причиной недовольства. Себя за это недовольство он винил еще больше, чем ее, и жутко переживал, но потом решил — поступившись мужской гордостью, чувством элементарной справедливости — принять ее такой, какая она есть. Он попытался превратить эти размолвки и примирения в привычку, эдакую каждодневную эмоциональную разминку, обогащающую жизненный опыт. Увы, ничего не получалось. Сердце его не закалялось, наоборот, становилось все более ранимым, в глазах появилось какое-то обиженное, тревожное выражение, которое не преминули отметить другие дамы из его окружения. О-о, они мгновенно учуяли происшедшие в нем перемены! Да и от себя самого он не мог больше скрывать, что стал несчастен; радости от примирения и прощения (в основном он прощал ее, а не она его) стали совсем мимолетными. Скоро их болеутоляющий эффект почти сошел на нет. Он попытался провести черту — чего никогда не делал раньше — между ее поступками и ею самой. Дейдри это одно, сказал он себе, а ее поступки совсем другое. Но отделить одно от другого не удавалось. Его низвергала в пропасть не только жгучая боль разочарований, причинять которую она была большой мастерицей; скорее его огорчала первопричина, он ощущал ее как запах, преследовавший его, даже когда Дейдри была, казалось, само благоухание, сама свежесть. В запахе этом было что-то пугающее — так пахнет жестокость.
Как-то на вечеринке, где собралось изысканное общество и куда он привез Дейдри по ее просьбе, не будучи уверен, что она впишется в общую картину, он вдруг занемог, то ли пищевое отравление, то ли разыгрался гастрит. Не понимая, что с ним, он мимоходом глянул на себя в зеркало, и опасения его мгновенно подтвердились. Ему не сразу, но все-таки удалось оторвать Дейдри от молодого человека, с которым она беседовала, и он рассказал ей о своей беде с трудом, потому что комната уже плыла у него перед глазами.
— Я не хочу уезжать, — заявила она, — давно мне не было так весело. Ничего с тобой не случится. Возьми бутылку с горячей водой и отправляйся спать — все как рукой снимет.
— Прошу тебя, поедем со мной, — взмолился он. — Что-то мне совсем неможется, боюсь, сам не доберусь до дому.
— Не глупи, — отмахнулась она. — Вечно ты делаешь из мухи слона. На обратном пути я к тебе загляну, если не будет слишком поздно.
Он лежал без сна, вспотевший, его колотила лихорадка; дверь в спальню он оставил открытой, надеясь, что вот сейчас в замке повернется ключ, но так этого и не дождался и где-то к трем часам забылся в тяжелом сне.
Когда Джордж проснулся, в комнате орудовала приходящая прислуга. Он провел кошмарную ночь, его рвало, донимал понос, причем иногда обе напасти приходили разом; перед глазами становилось черно, когда он кидался к туалетной комнате. Однажды пришлось ползти на четвереньках. Добраться до места вовремя удавалось не всегда, и его простыни были тому свидетельством.
— Ничего, бывает, — утешила его прислуга. — Белье я сейчас поменяю. Вам даже не надо будет вылезать из постели, я все сделаю и так.
Он перекатился на один бок, на другой, и малоприятная процедура кое-как была выполнена.
Он мог бы держать прислугу в доме, но почти все мелкие наличные деньги улетучивались из его карманов на нужды Дейдри, на ее квартиру; ведь он убедил ее, ради их обоих, уволиться с работы. За это она ему частенько выговаривала.
— Ты отнял у меня радость жизни, — упрекала его она.
В чем она только его не упрекала… Вот совсем недавно… В голове у Джорджа гудело, он никак не мог вспомнить, за что она взъелась на него в последний раз, но тут, на его счастье, зазвонил телефон.
— Может, мне лучше выйти? — предложила прислуга. — Вдруг это что-то личное? — Он вяло кивнул.
— Алло? Это Джордж? Я тебя не узнала, что у тебя с голосом?
— Я не могу встать с постели.
— Говори, пожалуйста, громче.
Джордж повторил.
— Ой, бедненький! Я сейчас приеду. Вчера вечером никак не смогла — все так поздно кончилось.
— Когда ты приедешь?
— Через полчасика.
Прошло утро. Прислуга, обычно кончавшая все дела в двенадцать, вышла купить ему на обед рыбы.
— Я вам ее приготовлю, — сказала она.
Джордж стал было возражать — ему сейчас кусок встанет поперек горла.
— Надо же что-то съесть, — настаивала женщина, — шутка ли, всего наизнанку вывернуло.
Бывают добрые люди на свете! Но тут же от этой мысли стало неуютно — она что-то делает для него, пытается предугадать его желания, значит, он становится ее должником, попадает в зависимость от нее. Когда ему кто-то оказывал услугу, он чувствовал себя неловко. Зато сюда с минуты на минуту примчится Дейдри, и он сможет оказать какую-то услугу ей — впрочем, где там, ведь он не в состоянии встать с постели! В замке повернулся ключ — наконец-то Дейдри! Но нет, это вернулась прислуга — звуки раздались из кухни. Вскоре снова зазвонил телефон.
— Дорогой, как себя чувствуешь?
— Немного лучше, спасибо, но вообще-то не очень. Когда ты приедешь?
— Представляешь, какой ужас, меня пригласили в ресторан на обед, так что я буду у тебя к чаю. Чай я сама приготовлю, только скажешь, где он у тебя.
— Боюсь, и сам не знаю.
— Ничего, найду. Ну все, я помчалась.
Вошла прислуга с подносом, на блюде была аккуратно разложена вареная рыба.
— Я подумала, вам охота и горошка с картофелем. — При виде еды у него потекли слюнки, но желудок выслал предупреждающий сигнал, и он положил вилку с рыбой на поднос, раздумывая, принимать ли предупреждение всерьез. — Может, вызвать врача? — предложила женщина. — Вид у вас не больно цветущий.
— Ну что вы, температура ведь нормальная.
— Тогда перекусите, потом попробуйте вздремнуть, а я тем временем заварю чай.
— Вы очень любезны, миссис Басвелл, — сказал он, внезапно вспомнив ее имя. — Но скоро приедет мисс О’Фаррелл, она этим займется. Кстати, где у нас чай?
Уходя, она всегда оставляла приготовленный поднос с чаем.
— В шкафу возле холодильника, на второй полке. Что ж, сэр, до свидания, я приду позже и накормлю вас ужином.
— Очень мило с вашей стороны, — поблагодарил он. Но это предложение не слишком его обрадовало. Это ему следовало бы угостить ее ужином.
Борясь с тошнотой, он проглотил немного рыбы, потыкал вилкой картошку, поклевал горох. Внутри поначалу забурлило, но потом живот притерпелся, и, как часто бывает после еды, Джорджу стало лучше, он решил вздремнуть по совету миссис Басвелл. (Может, и она прикорнула в соседней комнате? Хорошо бы!) Но когда он проснулся, его била дрожь и что-то было не в порядке с осязанием. Теплое на ощупь казалось холодным, холодное просто леденило руку. Он вылез из постели, не соображая, болен он или нет, во всяком случае, в августовскую теплынь он дрожал как осиновый лист. Ну ничего, уже пятый час. Вот-вот приедет Дейдри.