Вот он увидел выражение моего лица; думаю, что оно ему о многом сказало.
— Я знаю, ты считаешь ужасным то, что я сделал. Так оно и есть. Могу признать это. Но тебе никогда в жизни не приходилось сталкиваться с чем-либо подобным. Тебе не знакомо чувство мести. Мести за предательство.
Его правая ладонь взлетела в воздух таким жестом, будто он собирался отвесить пощечину Кассандре. Пусть и мертвой.
— Ты понятия не имеешь о том, что она сделала со мной, — прошептал он. — Она хотела, чтобы я думал, что происходящее со мной — следствие какой-то болезни.
Что ухудшение зрения, слуха, нарушение координации движений, неспособность сосредоточиться во время выступлений — все это является следствием объективных причин, результатом заболевания. Я стал импотентом, — глухим голосом произнес Макс.
Дыхание его участилось, и он заскрипел зубами.
— Болезнь. Она хотела, чтобы я в это поверил. А сама подсыпала в мою пищу яд. Уже давно.
Я с ужасом смотрел на него. Сын не видел моего взгляда, но, думаю, чувствовал его.
«Макс отравлен?»
Он задрожал в приступе гнева.
— Она надеялась, что сможет делать это незаметно, что я ни о чем не догадаюсь.
Капля мышьяка в чай каждый день. По капле в суп, вино, салат.
Этого количества было вполне достаточно. Я мог продолжать работать, но способности мои увядали, и потому она могла взять руководство в свои руки. Контролировать мои выступления. Подавить мою независимость настолько, что я не мог сопротивляться ей, но чтобы при этом она могла не считать себя убийцей.
Тут вдруг сын крикнул во весь голос, глядя на тело Кассандры (я даже вздрогнул от неожиданности):
— Ты этого хотела, да? Тупая, безмозглая сука! Тебе следовало бы нанять фармацевта, чтобы справиться с такой задачей. Ты убивала меня медленно, но верно!
Он снова задрожал.
— Я должен держать себя в руках, — пробормотал он тихо. — Прежде всего — контроль.
«Контроль! Контроль — это краеугольный камень нашей личной и профессиональной жизни», — всегда твердил я ему.
Сколько раз я повторял Максу этот Великий принцип Великого Делакорте?
— Теперь ты понимаешь, почему я сделал это, padre? — спросил он меня, как только овладел своим голосом.
«Понимаю, но не могу оправдать твою жестокость, — хотелось мне сказать сыну. — Тебе следовало обратиться к властям. Правосудие должно выносить приговор и вершить суд. Она непременно понесла бы наказание».
Но обратиться к правосудию для него означало бы поступиться гордостью. Поскольку гордость требовала отмщения. И если быть честным до конца, я не мог бы с уверенностью сказать, что в аналогичном случае, я не поступил бы так же. Возможно, я бы тоже пошел на убийство.
Как и Аделаида, моя Кора была ангелом. Но если бы я имел несчастье жениться на Кассандре, то…
Голос Макса оторвал меня от печальных мыслей.
— Что ж, теперь ты все знаешь, — сказал он. — Даже не могу выразить, как мне жаль, что ты лишился уважения ко мне. Но все равно не испытываю жалости к этой похотливой, жадной, бесчестной суке.
Рывком поднявшись на ноги, он подошел к каменной стене и снова нажал на заветный выступ. Механизм загудел, морозильная камера стала медленно задвигаться. Макс шагнул вперед и пристально взглянул в лицо Кассандры.
Что он видел в нем? Ее тело висело совершенно безжизненно, неподвижно. Лицо казалось серой страшной маской. Макс надел очки, чтоб лучше ее видеть. Что же он видел? Мое сердце медленно и трудно отсчитывало секунды.
Макс приблизился вплотную к трупу. Их лица были почти прижаты друг к другу. Ледяная лапа страха сжала мои внутренности. И тут с губ Макса сорвался крик ужаса: правая рука Кассандры чуть дрогнула.
— Нет! О нет! — прошептал он. (Сомневаюсь, что он сам слышал свои слова.)
Ладонь Кассандры снова повисла неподвижно, как и все тело.
«Нет!» Мой внутренний крик вторил возгласу моего сына. Это невозможно. То, что мы видели, было всего лишь физической реакцией мертвого органа. Бесконтрольное сокращение мышц, вызванное разностью температур в камере и комнате. Несомненно, так оно и есть.
Макс судорожно сглотнул. Придвинулся еще ближе. Время словно остановилось.
— Неужели она еще не умерла? — едва слышно произнес он.
Гримаса ненависти исказило его лицо.
— Этот идиот Брайан! Если это его рук дело, я ему покажу!
Снаружи бушевала буря. Шум ливня перекрывался завыванием ветра. По кабинету бродили тени. «Нужно зажечь свет», — подсказал мне внутренний голос. Тот голос, которого я не слышал уже почти семьдесят лет. Голос испуганного темнотой маленького мальчика.