— Тебя не было! — сказала Люси да так, будто не знала, что его заперли в Лонхофе. А может, и вправду не знала. Драгану было все равно. — Ты… Ты исчез, — повторила она.
— И ты сразу побежала к нему? Я видел, как ты садилась к нему в экипаж. Жалась к нему…
— Я должна была. Я сделала это ради цирка, — принялась оправдываться Люси, но Драган ее не слушал. Лишь брезгливо кривился и мотал головой. — Синьор Антонио сказал…
— А ты тут же и согласилась! — воскликнул Драган, не вытерпев всей этой лжи.
Ах, знала бы она, как больно ему было. Ах, знал бы он, сколько ей пришлось всего пережить. Это она побежала к богачу. Это он исчез тогда, когда был нужен. Это Люси Этьен предала. Это Драган Ченчич не оказался рядом.
Погрязшие во взаимных обвинениях, оба метали громы и молнии. В тишине. Люси хмурилась, дула губы. Разодетая в красивое белоснежное платье с кружевами, с вплетенными в рыжие волосы лентами, она казалась безумно красивой и теперь безумно чужой. Она, судя по всему, не знала, что Драгана посадили под замок. Сам Драган в этом не признался — не хотел оправдываться. Да и в чем? Разве он был в чем-то виноват? Нет! Снова Драган оглядел Люси с ног до головы. Прошло всего несколько дней, а она так просто позабыла о нем, отдавшись богачу. Прав был тот француз из Лонхофа: все женщины — шлюхи.
— И сколько? — спросил Драган, усмехнувшись горькой правде.
— Что?
— Сколько ты стоишь, Люси? — повторил он чуть громче. — Местные шлюхи стоят десяток раппенов, а ты? Я хочу знать.
— Я не шлюха!
— Разве? — тихо сказал Драган, и от этого тихого «разве» пропасть разверзлась в груди у Люси.
— Директор сказал, ты можешь остаться, — все, что ответила она, став необычайно холодной.
— Обойдусь без твоей заботы, — бросил ей Драган Ченчич и отвернулся к сундуку.
Люси буравила взглядом его спину и не верила. Теперь ее считали шлюхой, а раньше, кажется, боготворили. Не велика потеря — от внимания мистера Мефиса толку больше, зло подумалось Люси Этьен, и все же сердце ее сжалось от великого сожаления. Когда-то, в той жизни, Люси, кажется, любила. Когда была невинной и чистой, а сейчас?
Она оглядела серый парусиновый шатер, пропитанный пылью, заштопанный в нескольких местах. Раньше она не замечала в родном цирке ни грязи, ни пыли. Рай в шалаше казался настоящим раем, родным домом, но не теперь. Теперь даже собственный вагончик, в котором она прожила всю жизнь с отцом, казался убогим и затхлым. Теперь шапито выглядел не уютно охровым, а грязно желтым. Теперь и Драган, побитый, бедный, пусть и милый, виделся не таким как прежде. От старой жизни оставались крохи, и все же эти крохи хотелось сохранить.
— Ты не уйдешь?
— Не знаю.
— Мы… Мы должны репетировать, — сорвалась с губ последняя просьба сохранить все, как есть.
— Пошла вон, — ответил ей Драган, и уязвленная Люси ушла.
И ладно, и ладно — повторяла она про себя, стараясь унять расползавшееся по всему телу саднящее ощущение вины. Может, так и лучше. Оскорбивший ее Драган словно дал право больше не жалеть о случившемся, втоптав все, что между ними было, в грязь. Неприятный разговор принес горькое разочарование, но вместе с тем сладкую свободу от лишних и неуместных обязательств.
Через силу позабыв о Драгане, Люси принялась прихорашиваться — вечером должен был приехать мистер Мефис, и она собиралась загладить перед ним вину за все случившееся утром. С надеждой и довольством Люси выглядывала знакомый экипаж на дороге, ведшей к становью. С особым пристрастием вглядывалась в свое отражение в зеркальце, укладывая рыжие локоны колечками.
Вечер сменился глубокой ночью, но мистер Мефис не явился. Засыпавшая в своем маленьком затхлом вагончике Люси терзалась злостью и ревностью, воплотившейся в облике смеющейся Жаннет, и окутавшая тьма душила горькой обидой.
***
Шапито полнился артистами. Воодушевленные предстоящими выступлениями, они ждали своей очереди для репетиции, с завистью или восхищением смотрели номера других циркачей. Старенький охровый шатер то и дело гремел от одобрительных возгласов и хлопков, а порой и от громогласных наставлений директора.
— Доделать! Голиаф, белый клоун* должен быть белым клоуном, а не выскочкой-карликом, — прокричал синьор Антонио отработавшим на манеже Голиафу и Буффо.
Вышел Лакрица. Вечный прислужник вдруг расправил плечи, горделиво оглядел полупустые трибуны и с легкостью подкинул новехонькую гирю в воздух. Вскоре гирь стало две, и артистам труппы представили настоящий танец силача. В довершение Лакрица свернул железный жгут калачом, однако директор настоятельно посоветовал ему дополнить номер. Следом на манеж выбежала Люси.
Взмыв под купол, она грациозно раскачалась, полыхнув медной косой, и без передышки отработала несколько фигур. Вдруг сорвалась, повиснув на стопах, а после, подтянувшись, провернулась вкруг своей оси. И так несколько раз, вытягиваясь в различных обрывах и шпагатах. Ревность давала ей запал, бессонная ночь — резкость и отточенность движений. Высоко, уверенно, ловко. Люси Несравненная блистала, а, спустившись под дружные аплодисменты на землю, заявила во всеуслышание: ее новый номер будет называться «La Stella».
Из толпы вышел разъяренный Драган, уверенно потребовавший мишень и свою компаньонку по номеру.
— Драган. Мой очередь репетировать! — заворчал Гейне, но Драган уже перешагнул круг бортика.
— Твои клетки занимают слишком много места, Гейне. Мы недолго. Не так ли, Люси? — проворчал Драган Ченчич, задумав что-то нехорошее. — Ну! Мы же должны репетировать! Але… — сказал он, а за спиной Люси заскрипела старенькая мишень.
Драган полыхал от злости. Ненавистью горели его темные глаза, и Люси испуганно посмотрела в сторону директора. Увы, синьор Антонио отдавал кому-то указание обновить мишень для номера, и немое опасение кануло в полумраке трибун. Люси по привычке поклонилась, однако не так как обычно. Непринужденная легкость испарилась, сменившись страхом, и к мишени Люси прижалась едва ли не дрожа.
От первого кинжала Люси Этьен вздрогнула — Драган даже не предупредил, и лезвие воткнулось в сантиметрах от бедра. В толпе вскрикнула Берта, и репетиция Заклинателя ножей мгновенно привлекла внимание каждого артиста цирка. Второй кинжал угодил над распластанной ладонью. Третий, четвертый, пятый. Никогда прежде Драган не метал кинжалы так зло и одновременно бездумно. Люси впервые боялась. Боялась его, и чувствовавший ее страх Драган, казалось, вдоволь упивался всеобщей паникой. Шестой — над головой. Седьмой кинжал звякнул у самого уха. Люси отчаянно старалась не моргать, но от восьмого удара сощурилась, а от девятого и вовсе закричала.
Плечо прожгло. Боль прошлась по телу, и с трибун донеслись перепуганные возгласы. Люси открыла глаза — один из кинжалов пропорол ей леотард*, достал до плоти, и теперь на ткани проступила кровь.
— Люси! — рядом возник перепуганный Драган. Отчаянная злоба сменилась беспокойством и неподдельным испугом. — Что, что с тобой.
— А то не видишь, дурень! Ты ее чуть не убил.
Откуда-то появился директор. Люси удивленно смотрела то на них, то на свое раненное плечо. Боль отчасти притупилась, как и ощущение реальности. Люси глядела по сторонам, и все казалось ей ненастоящим, как будто в тумане.
— Прости… Прости, — из тумана доносился обеспокоенный голос Драгана.
— Не трогай ее, — прорычал директор. Кажется, спросил «можешь идти» и повел Люси прочь. Драган решился было пойти следом, но его оттолкнули. — Берта! Берта, помоги, — закричал Антонио, а, глядя вслед Люси, протянул: — А… Mannaggia, Драган! Я оставил тебя в цирке не для того, чтобы ты калечил мне артистов.
— Простите. Простите… — повторял потерянный Драган Ченчич.
Виновато оглядев вымазанные в крови руки, Драган перевел взгляд на артистов и, заметив немое осуждение, покинул манеж.
***
— Ай!
— Ничего. Царапина. И что на него нашло.