Нумеон вышел вперед, доставая из-за спины Драукорос, а во второй держа гладий. Его голос отдался эхом в небольшой камере:
— Вулкан жив!
Ксенут Сул издал мерзкий, диссонирующий смех, ножом прошедшийся по нервам Нумеона. Стремительно мутирующие щупальца сплелись в круглую булаву из плоти. Несущий Слово махнул ею, как шаровым тараном, задев стену, отчего в стороны полетели куски камня, а воздух наполнила пыль, но Саламандра вовремя пригнулся, и булава пронеслась чуть выше его головы.
Нумеон сделал выпад, но попал в неподатливый керамит. Не отступив, он парировал удар когтей и атаковал опять. На этот раз ему удалось найти щель, где пластины брони не защищали раздувшееся тело Ксенута Сула. Кожа и плоть разошлись, и из раны хлынула кровь.
Ксенут Сул взревел.
Теперь они знали, что его можно ранить.
Оставив гладий в груди Освободившегося, Нумеон рубанул его по плечу Драукоросом. Тот вошел глубоко, жадно впился в плоть, совсем как во времена, когда эти зубы принадлежали живому существу. Нумеон пилящим движением двинул меч к себе и от себя. Броню забрызгал какой-то гнусный аналог обычной крови, едва не оглушив Саламандру мощью вони.
Это была вонь варповой скверны, мира за завесой, разложения в людских душах, гнили злых поступков, обретших плоть и сознание.
Нумеон горько пожалел, что у него нет огнемета и он не может сжечь эту тварь, отправив ее обратно в ад. Придется обойтись мечом.
— Крепко впивается, совсем как мой гнев! — прорычал он, когда зазубренное лезвие нашло на кость и остановилось.
Обезумев от боли, Ксенут Сул поднял Нумеона в воздух и впечатал его в полуразрушенную стену камеры, но Саламандра с мрачным видом держался. Он оставил Драукорос глубоко в плоти Ксенута Сула, но выдернул обеими руками гладий и вогнал его в открытую шею предателя.
Тот погрузился в тело по рукоять, а латные перчатки Нумеона стали скользкими и черными.
Освободившийся отшатнулся, выпустив Нумеона, и тот упал, но успел схватиться за рукоять зазубренного меча. Рука по инерции скользнула дальше и между бритвенно-острыми зубьями остались куски алой плоти.
Инвиглио быстро пришел в себя и уже был на ногах. Нумеон увидел Ультрамарина периферийным зрением, но его радость превратилась в ужас, когда Ксенут Сул отреагировал первым. Освободившийся бросился к Инвиглио, а тот на мгновение замер, вспомнив, как Леарга разрезали надвое на «Темной клятве».
Ксенут Сул вырвал из него все эти воспоминания.
— Воин не должен так умирать, — прошипел он и вонзил когти уцелевшей руки в незащищенную грудь Инвиглио.
Ультрамарин забулькал, из вокс-решетки пошли маленькие кровавые пузыри, а потом он уронил оружие и повис на когтях-кинжалах Ксенута Сула.
Жажда мести дала Нумеону силы подняться, но Ксенут Сул был к этому готов.
Щупальца обвили шею Саламандра, как змеи, сдавливая горло. Перед глазами замаячило черное забытье, пока Нумеон не разрубил щупальца усталой, но твердой рукой. Он закашлялся и сплюнул желчь, потекшую по подбородку.
Ответная атака взбешенного Ксенута Сула уронила его на колени. Лязг Драукороса, выпавшего из ослабевшей руки, прозвучал погребальным звоном.
Они нанесли Освободившемуся серьезные увечья, глубоко его ранили, но он все не умирал, только становился опаснее, как зверь, загнанный в угол и дерущийся за свою жизнь.
— Я не успокоюсь, пока не убью всех легионеров в этой дыре! — крикнула тварь звериным голосом. — Смертей никогда не будет достаточно!
У Нумеона шла кровь из носа и рта, а тупая боль от нескольких трещин в реберном каркасе и правом плече жгла и отвлекала, но он не сводил глаз с противника.
Во взгляде Ксенута Сула не было ни намека на человечность. Его лицо почти не изменилось, в отличие от гротескно раздувшегося тела и мутировавших конечностей, но Нумеону пришлось напомнить себе, что это лицо не человека, а демона.
Опираясь на пол одной рукой, он протянул вторую к Василиску, который все это время лежал в кобуре, но пальцы наткнулись на печать Вулкана и сжали ее, как будто к ней крепилась нить его жизни.
В древние времена — до имперской эры просвещения и науки — люди приписывали суевериям силу. Они говорили, что вера может породить чудо. Для благочестивого человека вера в великое и чистое была мечом в борьбе с Древней ночью.