— Как только я напишу записку мистеру Эркерту. Я позвоню.
— Хорошо, милорд.
Вимси перешел за письменный стол. Спустя несколько секунд он недовольно поднял голову от письма.
— Бантер, я не люблю, когда у меня стоят над душой. Это меня нервирует. В чем дело: моя просьба тебе отвратительна, или ты хочешь, чтобы я купил себе новую шляпу? Что тревожит твою совесть?
— Прошу прощения вашей светлости. Мне пришло в голову спросить вашу светлость — со всем моим уважением…
— О, Боже, Бантер, только не надо меня подготавливать! Я этого не вынесу. «Одним ударом зверя повали! Всади кинжал до самой рукояти!». В чем дело?
— Мне хотелось спросить вас, милорд, планирует ли ваша светлость перемены в домашнем укладе?
Вимси отложил ручку и уставился на своего камердинера.
— Перемены, Бантер? И это после того, как я так красноречиво выразил тебе мою вечную привязанность к любимой мной рутине с кофе, ванной, бритвенными принадлежностями, носками, яичницей с беконом и хорошо знакомыми лицами вокруг? Ты, случаем, не предупреждаешь ли меня об уходе?
— О, нет, конечно, милорд. Мне очень не хотелось бы уходить от вашей светлости. Но мне показалось вероятным, что если в жизни вашей светлости должны завязаться новые…
— О, так ты имеешь в виду галстуки! Ну, конечно, Бантер — если считаешь нужным. Ты имел в виду какой-то определенный узел?
— Ваша светлость неправильно меня поняли. Я имел в виду новые отношения — семейные узы, милорд. Иногда, когда джентльмен реорганизует свой дом на матримониальной основе, леди желает иметь право голоса при выборе личного камердинера джентльмена, в каковом случае…
— Бантер! — проговорил Вимси, который искренне изумился, — могу я спросить, откуда у тебя появились такие идеи?
— Я осмелился сделать некие выводы, милорд.
— Вот что бывает, когда учишь людей быть детективами! Неужели я взлелеял сыщика у моего собственного очага? И могу я спросить, зашел ли ты настолько далеко, чтобы определить имя этой леди?
— Да, милорд.
Наступило недолгое молчание.
— Ну, и? — спросил Вимси немного робко, — что ты скажешь, Бантер?
— Очень приятная леди, с вашего позволения, милорд.
— Она произвела на тебя такое впечатление? Конечно, обстоятельства довольно необычные.
— Да, милорд. Я, наверное, осмелился бы назвать их очень романтичными.
— Ты можешь осмелиться назвать их отвратительными, Бантер.
— Да, милорд, — проговорил Бантер сочувственным тоном.
— Ты не сбежишь с корабля, Бантер?
— Ни при каких обстоятельствах, милорд.
— Тогда не пугай меня больше. Мои нервы уже не те, что прежде. Вот записка. Отнеси ее и сделай, что сможешь.
— Хорошо, милорд.
— Да, и вот еще что, Бантер!
— Милорд?
— Похоже, я стал слишком прозрачен. Этого мне никак не хотелось бы. Если ты еще раз заметишь, что у меня все написано на физиономии, ты ведь намекнешь мне?
— Конечно, милорд.
Бантер тихо удалился, а Вимси обеспокоено подошел к зеркалу.
«Ничего не замечаю, — сказал он себе. — Не вижу, чтобы «щека бледнела и слеза катилась». Но, наверное, бесполезно было бы пытаться обмануть Бантера. Ну, не важно. Дело — прежде всего. В четыре норы лисы уже запущены. Что дальше? Как насчет этого Воэна?»
Когда Вимси случалось совершать вылазки в богемные круги, он неизменно обращался за помощью к мисс Марджори Фелпс. Она зарабатывала себе на жизнь изготовлением фарфоровых статуэток, и поэтому ее можно было найти либо в ее собственной мастерской, либо в мастерской кого-то из ее многочисленных друзей. Телефонный звонок в десять часов утра скорее всего заставал ее за поджариванием яичницы на газовой плите. По правде говоря, лорд Питер не стал бы утверждать, что они всегда были только друзьями и не выходили за рамки дружеских отношений. В ходе расследования дела о клубе «Беллона» были некие эпизоды, после которых было бы немного неловко обращаться за ее содействием в деле Харриет Вэйн, однако времени оставалось настолько мало, что Вимси уже не в состоянии был давать волю угрызениям совести. Он взялся за телефон, и с облегчением услышал «алло» на другом конце провода.
— Привет, Марджори! Это Питер Вимси. Как дела?
— Спасибо, хорошо. Рада снова слышать ваш мелодичный голос. Чем я могу помочь милорду Главному Сыщику?
— Знаете ли вы некоего Воэна, который имел отношение к делу об убийстве Филиппа Бойса?
— Ах, Питер! Вы им занимаетесь? Как здорово! На чьей вы стороне?
— На стороне защиты.
— Ура!
— С чего такие ликование и радость?
— Ну, это ведь гораздо интереснее и труднее, не так ли?
— Боюсь, что да. Кстати, вы не знакомы с мисс Вэйн?
— И да, и нет. Я видела ее с компанией Бойса — Воэна.
— Она вам симпатична?
— Не скажу, чтобы очень.
— А он? Я имею в виду Бойса.
— Сердце мое осталось к нему равнодушным.
— Я спросил, был ли он вам симпатичен.
— Ему нельзя было симпатизировать. В него можно было или влюбиться, или нет. Он не годился на роль веселого дружка, понимаете?
— О! А что собой представляет Воэн?
— Прихлебатель.
— Вот как?!
— Верный пес. Ничто не должно мешать развитию моего гениального друга. И все такое прочее.
— Вот как?!
— Да, что вы заладили «Вот как?!» да «Вот как?!». Вы хотите встретиться с этим Воэном?
— Если это не слишком сложно.
— Ну, являйтесь сегодня вечером с такси, и мы покружим по округе. Наверняка где-нибудь его обнаружим. А заодно и команду его противников, если они вам нужны — сторонников Харриет Вэйн.
— Тех девиц, которые давали свидетельские показания?
— Да. Мне кажется, вам должна понравиться Эйлунд Прайс. Она презирает всех, кто носит брюки, но в трудный момент на нее можно целиком положиться.
— Я приеду, Марджори. Вы со мной пообедаете?
— Питер, я бы с удовольствием, но, наверное, вынуждена буду отказаться. У меня страшно много дел.
— Ладненько. Тогда я прикачу около девяти.
В соответствии с договоренностью, в девять часов вечера Вимси с Марджори Фелпс оказались в такси и отправились на поиски.
— Я тут довольно долго висела на телефоне, — сказала Марджори, — и, кажется, мы сможем застать его у Кропоткиных. Они — бойсовцы, большевики и музыканты. Спиртное у них гадкое, а вот чай с лимоном опасности не представляет. Такси нас подождет?
— Да. Судя по тому, что вы сказали, оно может нам понадобиться довольно скоро.
— Да, славно быть богатым. Это вон в том дворе, направо, над конюшней Петровича. Лучше пропустите меня вперед нащупывать дорогу.
Они не без труда поднялись по узкой захламленной лестнице. Из-за двери доносились приглушенные звуки рояля, скрипки, позвякивала кухонная посуда, что свидетельствовало о том, что гости уже собрались.
Марджори громко постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнула ее. Вимси вошел следом за нею. В лицо ему — словно оплеуха — ударила густая горячая волна звуков, дыма и чада от чего-то жарящегося.
Они оказались в небольшой комнатке, которую слабо освещала единственная электрическая лампочка, накрытая абажуром из расписного стекла. Помещение было до отказа набито людьми. Неровные кольца табачного дыма медленно плавали между присутствующими. В одном углу пылала жаром набитая антрацитом буржуйка, соревнуясь с ревущей в противоположном углу газовой плитой, так что жарко было как в адском пекле. На плите стоял огромный кипящий чайник. На столике у стены дымился гигантский самовар. Над газовой плитой какая-то темная фигура вилкой переворачивала в раскаленной сковородке жареные колбаски. На рояле, стоявшем у самой двери, молодой человек с копной ярко-рыжих волос играл нечто в славянском стиле под аккомпанемент скрипичного облигатно, которое виртуозно извлекал из своего инструмента некто, чей пол определить было затруднительно, облаченный в пестрый свитер. На их появление внимания никто не обратил. Марджори пробралась к худощавой молодой женщине в красном и прокричала ей что-то в самое ухо. Женщина кивнула и поманила к себе Вимси. Тот преодолел все препятствия на пути к ней и был представлен ей очень просто: «Питер — Нина Кропоткина».