– Господин?
– Люк. Никакого «господина», Шми. У меня есть имя. Люк.
– Люк. Что вы…
– Сейчас я удалю тебе чип, это самое главное.
– Но… зачем? – недоверчиво прищурилась Шми, судорожно комкая пальцами рукав. – Вы заплатили…
– Деньги не имеют значения, – отрезал Люк. – Ты будешь свободной, я прилетел именно для того, чтобы найти тебя.
– Почему?.. – прошептала Шми, разрываясь на части от надежды, что это не сон, и от ужаса, что все это – изощренный обман.
– Потому, – улыбнулся Люк, – что моя фамилия – Скайуокер, это раз, и я не могу позволить матери моего сына оставаться рабыней, это два.
В обморок она все-таки упала.
Люк Скайуокер оказался упрямым и непрошибаемым, как банта, и загадочным, как черная дыра. На все расспросы Шми о том, как это она может быть беременна от того, кого увидела впервые в жизни уже после того, как зачатие свершилось, он только рассмеялся, сказал: «На все воля Силы» – и потащил ее в медблок, извлекать чип, который тут же и уничтожил.
После чего Шми впервые за время рабства накормили даже не досыта, а до отвала, показали ее каюту, потрясшую бывшую рабыню уровнем комфорта, и оставили отдыхать.
То, что изменения куда более глобальны, чем казалось на первый взгляд, Люк понял, когда на вопли Уотто из подсобки вышла молодая девушка, одетая в потрепанное платье, от которой исходил услышанный магистром смутный зов, приведший его в лавку.
Насколько он знал, Шми должна была в это время быть у хаттов, в частности у Гардуллы, там же должен был родиться и Энакин, и там же они должны были провести почти четыре года. Но вот она – стоит, вытирая грязные руки какой-то тряпкой, явно пыталась навести порядок в том отвале мусора, называемом кладовкой, а внутри ее тела сверкает крошечная искорка Силы.
Люк уже давно перестал удивляться могуществу Силы, пронизывающей Вселенную, так что он только хмыкнул – и тут же купил свою собственную бабушку, беременную его собственным отцом, отмахиваясь от размышлений о бредовости данной ситуации.
Что самое смешное, о факте беременности Шми еще даже не подозревала, так что эта новость поразила ее до глубины души, после чего Люк окончательно доконал ее психику заявлением о том, что он – таинственный отец непонятно каким образом зародившегося ребенка.
Сам магистр решил, что так будет лучше всего. Все-таки, он и Энакин – сын и отец, ну, перевернет он эти отношения, поменяв их местами, так что? Суть от этого не изменится.
Можно было назваться старшим братом или дядей, но проблем от этого было бы больше, чем пользы, да и вопросы гарантированы, а так – все логично и не требует дополнительных объяснений.
Другое дело, что жениться на Шми он не намерен, да и вообще, иметь с ней такие отношения. Шми еще встретит того, кто составит ее счастье, и он не Ларса имеет в виду.
К тому же Люк привык именно к отношениям сын-отец. Только так – и никак иначе. И менять их на что-то другое… Нет.
Теперь Энакин вырастет, имея не одну только мать, но обоих родителей.
Шми встала, осторожно придерживая рукой живот. Малыш недовольно завозился, чувствительно заехав ей то ли ножкой, то ли ручкой прямо по печени. Женщина сморщилась, пережидая приступ боли.
– Тише, Энакин, тише… папочка скоро прилетит… поскорее бы! И ты опять успокоишься…
Отдышавшись, Шми неторопливо отправилась в столовую – завтракать. Предупредительная служанка, увидев хозяйку, тут же подскочила к ней, подхватывая под руку, и, весело щебеча, усадила за стол. Еще одна девушка примчалась с легким завтраком, попутно рассказывая обо всем, что случилось, пока Шми спала.
– Люк уже прилетел?
– Еще нет, госпожа! – отозвалась Милена, заваривая чай. Лита, ее младшая сестра, тем временем принесла вазочку с печеньем.
– А что, малыш волнуется? – карие глаза Литы уставились на живот Шми. Женщина усмехнулась:
– Еще как! Впрочем, неудивительно…
Поев, Шми обсудила с девушками самые интересные новости и пошла в сад. Сама возможность просто пройтись среди живых деревьев, в прохладе, приводила в шоковое состояние, она все не могла никак привыкнуть. А тут даже ручеек был.
После песков и жары Татуина все это казалось настоящей сказкой.
За последние полгода Шми изменилась до неузнаваемости. Она оправилась от рабства, от недоедания, издевательств разного рода, от ужаса, вызываемого тем фактом, что ты являешься просто-напросто вещью. Исчезла тоска и загнанность во взгляде.