Потом они догадались сами. Короче, всех тяжелораненых оттаскивали и оставляли умирать. Потому что статистика тогда была такая: за то время, пока он проведет операцию, которую почти не умеет делать, полостную какую-то, он сможет спасти пять-шесть человек среднераненых. Поэтому выбирали. А дети не понимали: пришли, а те, кого отнесли, лежат под снегом уже, занесенные; удивлялись — что такое, зачем их оставляли, ведь они были живыми. Потом только догадались, что иначе не спасли бы других.
Это так же, как с разведкой боем. Посылают батальон, чтобы с их точки разведать. Мы вот нашли двадцать шесть человек под Хотиловкой. У меня начали спрашивать, мол, как же так, Донатыч, там же по официальным данным потери были один-два человека в неделю, а мы нашли сразу двадцать шесть человек в одном месте, а потом еще и еще. Я говорю: «Так это разведка боем». Было поле, через которое послали в атаку штрафную роту, прямо на пулеметы. В это время сидели люди на высоте и засекали: сколько пулеметов, сколько пушек, чтобы в следующий раз их всех накрыть. Штрафная рота — это сколько? Под триста-четыреста человек, больше, чем обычная. Ну примерно восемьдесят процентов из них тогда и убили. И потом уже, через две недели началось основное наступление.
А самое главное, что они числятся убитыми и захороненными как раз во время наступления, а раньше, мол, и боев никаких не было. Но нашли только одну яму пока. Там как вышло, они же почти месяц лежали на нейтралке, в жару, да плюс еще и все наши удары были с танками, которые их размесили. Потом, когда их в ямы скидывали, они все просто развалились: списан и все. А числятся все как захороненные в соседнем населенном пункте, прямо имена их выбиты. И там прямо по карте же видно — а уж я-то совсем не стратег — куда же ты их гонишь, тут же чистое поле.
У меня даже есть фотография немецкая, где солдат стоит рядом с указателем «Здесь захоронены советские солдаты, которые наступали на деревню Куркино». То есть их немцы сами закопали, чтобы вонищи не было. Видимо, это как раз эти, которые дошли. Конец лета, какая могла быть жара, а рядом с ними такое количество трупов. Это не очень-то сладко.
[...]
Несмотря на то, что мне не хотелось появляться больше в Гнездилово после того, как заменили памятник, я в 2018 году опять сделал там Вахту. В один из дней пошли по тем местам, где уже не раз находили солдат, в том числе в металлических нагрудниках — очень редкое явление. Поймал, в общем, сигнал, начал копать — каска. Немецкая. Ну ладно, надо хотя бы жетон найти, интересно, из какого он рода войск был: мне кто только не попадался, даже однажды пекарь.
Копаю дальше, пошли патроны. А специфика советского солдата в том, что мы очень бедные были, даже вот такой вот обломок карандашика — никогда не выкинет, в гильзочку воткнет и спрячет. Помазков бриться нет — гильза, каких-то прутьев надергает в нее самодельных. Гляжу: как раз пошла такая самодельщина. Я и говорю: это не немец. У немца карандаш в руке не помещается — выкинет; самодельный помазок — да ты смеешься, что ль, у них бритвы золингеровские[18] у всех. А каска же немецкая была рядом с черепом, я чуть в сторону груди продвинулся — «Гвардия». Думаю: что за хренотень! Мне даже знакомый звонил, говорит: потому что боялись немецких снайперов, надевали их каски. Говорю ему: «Ерунда это». Принес каску домой, отчистил специально. Касок тогда не хватало, поэтому перебивали. В 42-м году вышел приказ, когда фронт уже сдвинулся и было много барахла, много техники битой. Поэтому местное население заставляли гильзы собирать, сдавать, особенно артиллерийские — они же дорого стоят. Каски — на металл. А тут гляжу — немецкая каска, а подшлемник у нее советский, он прибит через вентиляционные отверстия.
Я как-то раскоп недоделанный оставил. Меня спрашивают: «Донатыч, а чего же ты не доделал?» Говорю: «Это немцы, в пизду их...»
Как же местные немцев не любят, честно сказать... Опрашивал старых, застал еще тех, кто пережил оккупацию. Спрашиваю как-то: «Чего ж у вас их кости валяются?» А они говорят: «А чего они в Смоленске землю покупают и их хоронят!» Я ездил, когда мы находили немцев, отдавали их туда. Там поле с одиночными могилами и каждый захоронен в контейнере. Не длинный гроб, а контейнер, такой длины, чтобы берцовая кость влезла. Но каждый с половинкой жетона. Фриц, допустим, Вильгельм — и пошло.