А мой живой пример: у моей матери родственник был ездовым. Он попал под Вяземское окружение, только не ефремовское, а когда четыре армии окружили. И когда выходили — в повозку ударил снаряд, он остался валяться рядом с ней. Все уходили, кто был с ним знаком, все видели, что он уже все. А в штабе, если есть два подтверждения, что убит в конкретном месте, то, значит, так и есть. И она, родственница моей матери, получала на троих детей пособие, а тем, у кого кормильцы пропали без вести, — тем не давали. Приходили солдаты без рук, без ног, говорили другим женщинам: мол, твоего-то при мне танк переехал. А она говорит: «Написано "без вести пропал", потому ничего не дают». И так всю войну и было.
А потом пришел 48-й год, он возвращается, этот ездовой, оказалось — был контужен и в плен его взяли. Вечером — тук-тук, жена открывает. Сперва радость, а потом говорит: «Как же я буду дальше? Я получала пособие, мои дети живы. У той танком раздавило, а числится без вести пропавшим. У другой дети с голоду умерли. Что мне делать?» Есть такое понятие «мыза» — это как хутор, отдельно стоящие дома. В общем, она ему сказала: мол, не появляйся здесь, меня съедят те, у кого дети не выжили. И он действительно ушел туда жить незаметно, как будто он из плена не вернулся, а потом повесился с тоски. Он не мог перетерпеть все это. Он прошел лагеря немецкие. Наверняка еще и фильтровочный лагерь потом, раз в 48-м только вернулся. А потом пришел, а семья его не может принять лишь за то, что он остался жив.
Я сколько раз спрашивал у ветеранов... Я вот попадал часто в ситуации, где драки было не избежать. Жил в казарме № 41, воевали с казармой № 40. И я знал, что те ходили с ножами, могли и убить. Страшновато было выходить, но мы договорились, что все должны друг за друга стоять, стенка на стенку. Вроде и должно было честно быть, но почему-то те всю дорогу с цепями и шилом ходили. Ну ладно, не в этом дело. Уже когда повзрослел, начал у ветеранов спрашивать: «Как у вас было? Допустим, сидите в окопе, пришел ротный и сказал, что через двадцать минут в атаку. Вас пять или шесть человек сидит, вы знаете, что вы пойдете, и выживет два-три человека. Было страшно? Что ты тогда думал?»
И вот один, как сейчас помню, мне рассказывал: «Не поверишь, в 41-м году, только немцев погнали, мы шли маршем через снег, в буран, по полям, километров сорок. Ты представляешь, что такое в валенках, по снегу, со всей амуницией, с винтовкой — сорок километров? Мы шли на автомате! И потом командир нам говорит: "Вот, видите деревню? Сейчас, если ее возьмете, там отдохнете, поедите". И пошли в атаку! Я знал даже, что у меня винтовка не стреляет, что она не заряжена, у меня пальцы не работали. Но я шел. Рядом падали люди. А я шел, выполнял приказ... До того усталость была, что смерти уже не боялся».
Когда наступление было под Вереей, где-то там ранило офицера. Фронт отодвинулся дальше, а его местные с поля боя забрали и стали выхаживать. Вроде пошел на поправку, но потом подхватил воспаление легких и умер. Его взяли и похоронили возле дома. Но у него были документы, поэтому родственникам написали. Мать приехала на могилку и сказала, мол, если умру, похороните меня к сыну. То есть туда, под Верею, хотя сама она была москвичка. Ну и когда умерла, в крематорий отвезли, в урночку положили и прихоронили.
Сын этого командира погибшего постепенно стал генералом, шишкой. Все не интересовался, а тут вдруг вдарило ему — батя там лежит. И приказал, что надо перезахоронить из деревни под Вереей в сам город. Чтобы с помпой все — генерал же приказал. Мне комитет по делам молодежи дал задачу, чтоб мой отряд его и вазочку эту с прахом матери выкопал, эксгумировал, а там уже перезахоронить с почестями, в Верее. Я говорю: «Давайте достанем заранее». Говорят: «Вам там ничего искать не надо, там оградка, все понятно». В назначенный день в Верее устроили целый митинг — военные, генералы, выкопана яма. К нам привезли гроб, в который мы должны переместить останки. Начинаем копать: первым нашли вазочку эту с прахом, дальше роем — нет нихера. Епты. Расширяем яму все больше — нету.
Приходит пастух поддатый: «Чего делаете?» Так и так. «Ха, — говорит, — он был похоронен вон там. Старожилы, которые хоронили, там хоронили. Ограду ставили уже позже ветераны, место перепутали. И мать похоронили в другом месте, получилось так. А он-то там». Где — там? Куда он показывает — там край карьера, из которого песок брали. Приходит парень: «Чего вы здесь крутитесь?» Пояснили. Говорит: «Когда песок доставали, какой-то скелет здесь находили, в сапогах. А где он теперь — не знаем, раскидали». Гриша тот, про которого уже рассказывал, говорит: «Донатыч, надо срочно останки. Поехали — у нас же там в лесу другие есть». Я отказался сразу. Но и представитель от администрации, который за захоронения отвечал, тоже сказал — никаких подстав. Что делать? Решил он, что мать кладем туда и говорим, что и он сам там же. Гроб закрытый. Привезли на митинг, с почестями прах матери похоронили. Что оставалось делать?