Меня так два раза резануло. Один раз в Гагарине такое было. Тогда все торопились, каждому же хочется побольше найти. Я говорю: «Это как соревнование». Кто сколько найдет. Я вырвался на полянку, где наших минометами накрыло. Раскапываю: каска, пулемет, останки. Я место это ковырнул, чтобы другой не взял, и дальше. Потом то же самое — два, три. Пять! Сразу же, моментально — пять человек! И тут ливень такой пошел. Я спрятался под елки недалеко. И вот он, ливень, смывает, они же у меня полувыкопанные эти останки, землю смывает, белые зубы блестят, глазницы. Я смотрю и думаю: чему радуюсь? Больше нашел... Вон они... И с тех пор у меня к останкам стало чуть по-другому отношение. Уже начал думать: «Ё-мазай, это ж такие же пацаны, так же у них все было». И уже пошел, как бы сказать... В Гагарине в 80-х первая Вахта памяти была. А мы там копали, «чернили»[30], много мест знали. Ну и показывали: если приезжал из Москвы отряд, то они же не знали, где искать.
Я, между прочим, против больших вахт, где сразу человек триста, где много средств, — эффект тут только меньше. Группа маленькая, но взрослых, больше найдет, чем сотня этих детей: их нельзя отпускать, поэтому будут проблемы сплошные. А тут работать надо, время не упустить. А с другой стороны, как привить патриотизм? Я не знаю. Потому что у нас шло само по себе. Мне никто... да и политика была такая... Все понимали, что мы — Красная армия, что на нас напали. А сейчас история скомкана маленько, мне кажется.
Я жил в казарме, когда не дай бог кто-то фашистский знак нарисует на стене. А что было двадцать лет назад? На стенах у нас в городе что творилось? Все эти граффити. Поэтому искусственно, мне кажется, это не привьешь. Правильно коломенские сказали, что эти юнармейцы — мертворожденное дитя. Одни лозунги. Бог с ней, с политикой. Главное, что коснулось меня тогда, в детстве, уже чуть-чуть — и все стало по-другому. Конечно, поднимать архивы или отряд создать — тогда еще такого не было. Но у нас был Пименов такой, ветеран наро-фоминский, который здесь воевал, был ранен под Вереей. И он дал слово всех перезахоранивать. Я с ним постоянно контактировал, так как он в Охте работал на телефонной станции, а я техник по связи. У него было конкретно, у него были прям списки, по которым он здесь «вытаскивал». Это были захоронения. Он знал, что на ташировском направлении разбили 222-ю дивизию.
«Крокодил»[31], я помню, нам через вояк достали — такой прибор с катушкой, наушники. С ним походишь — до сих пор воспоминания — часа два походишь, наушники снимешь, а потом еще долго кажется, что они голову сдавливают — настолько тугие были. Не было же никаких приборов. Щупы да лопаты. Но поиск был видимый, земля еще не успела все это спрятать. И вот тогда перезахоранивали, даже у меня эти списки были, Пименов отдал мне часть документов. Потом очень многое я передал на Поклонку, так как думал, что все это выставят в экспозиции. Но все в запасники ушло: оказалось, что у них там своя тема.
И даже тогда иначе было: если находили, то нужно было в течение трех месяцев захоронить. Доски, гробы мы сами доставали. Но не было такого, как сейчас, что памятник охраняется государством. Ведь сейчас я же не имею права, если я нашел погибшего, сам к памятнику его прихоронить. Мне мародерство впаяют. Нужно ждать, пока это согласуется, когда у них отпустятся средства, когда даты нужные подойдут. А тогда было просто, когда работали с Пименовым, но он был ветераном, он был молодец. Народ подходил — и не было таких объявлений, как сейчас, что, мол, 26 декабря все на митинг в Наро-Фоминске: приедут десантники, покажут приемы, технику нагонят, все скажут чуть про войну — и все. И даже сейчас, я не знаю, чья это инициатива, у нас день освобождения Наро-Фоминска — 26 декабря. Но по немецким архивам, по документам, немцы отсюда ушли сами. И уже такая ерунда, что даты такой, 26 декабря — день освобождения, нету. Потому что Наро-Фоминск не был полностью немцами занят, ведь он состоит из Нары и села Фоминское. А раз не полностью был занят, то и освобождения не было. Якобы не был полностью оккупирован.
Одного я до сих пор не пойму. В последнее время же постоянно поисковики все делят, кричат: «Это наши места!» Вот ради чего? Все из-за грантов, из-за денег. Но делить-то чего? Погибших? Осколки? Да я понимаю еще местные — они нас за металлом не пускают. Там нет работы, я не выдумываю. Они броню сдают, алюминий. В Смоленщине перекапывали дорогу, колеса кололи. Или как-то сказали, что, мол, туда ты не ходи, это наше немецкое кладбище! Но это местные. А вот то, что среди поисковиков подобное происходит... Все потому, что поставлено это и на деньги, и на гранты, на почет. Кто-то со своей пенсии ездит, а кто-то на этом зарабатывает.
30
«Чернить», т.е. заниматься «черной археологией»: искать военные артефакты, а не останки бойцов.
31
ИМП-2 — индукционный миноискатель полупроводниковый. Советский общевойсковой миноискатель, предназначенный для поиска противотанковых и противопехотных мин. Разработан в 1970-е годы.