У поисковика две болезни профессиональных. Угадай, какие? Радикулит и цирроз печени! В каком-то году звонит мне из Ржева их руководитель Серега Балашов, нашли летчицу. Причем там кадры были потрясающие — она была как живая. Кабину когда открыли, прямо девка на глазах почернела... Мне киношники говорят: «Блин, надо снять!» Едем. Слава богу, я вперед вырвался. Дорога, поле, лес, и вот лагерь стоит, видно флаги. Я через поле бегу, вбегаю в лагерь, ощущение — будто бомба взорвалась, палатки повалены, я думаю: вообще живые есть? Подбегаю к палатке, ногой топнул, кто-то зашевелился, и выглядывает рожа с вот таким фингалом. Угадай, какой вопрос он мне задал? Я его в первый раз вижу, и он меня в первый раз видит. «Водка есть?» Я говорю: «Уроды! Где командир?» К чести поисковиков, пока киношники шли через поле, лагерь уже стоял, этого урода не было, все такие навытяжку... А еще был у меня поисковый отряд «Братья Самсоновы», три брата, «и примкнувший к ним» Борис, как мы говорили. Три брата и еще один крендель. Один шофер, другой какой-то водопроводчик, но пили они так... Я никогда не забуду смоленскую Вахту, я говорю: «Ребята, вот точка, надо проверить». — «Юр, ты нас отвези, и вечером заберешь». Я их отвожу, вечером приезжаю — лежат четыре бухих трупа. В полный профиль окопы, все найденное рассортировано-уложено — и четыре трупа. Никакие вообще!
Знаешь ассоциацию «Военные мемориалы»? Учредитель — Минобороны. Я никогда не забуду, как мне показали официальную бумагу от правительства Германии, ноту в адрес нашего МИДа, где написано: «Господин Быстрицкий и его компания "Военные мемориалы" — откровенные воры». Согласно Постановлению Правительства на территории России воинскими захоронениями немецких солдат занимается ассоциация «Военные мемориалы». Город Воронеж. В Воронеже у нас прекрасное объединение поисковое. Мне из Германии звонят и говорят: «Вот, мы заказали...» Я говорю: «Так, подождите, вы заказали "Военным мемориалам", у них там представительство — один человек, он никто и звать его никак». Что он сделал — он бомжей нанял, и они кладбище немецкое разрыли. По документам там должно находиться 14 человек, нашли 13. Что бомжи сделали? Собачьи кости положили в контейнер и отправили в Германию, а там не дураки — взяли и проверили. Скандал был грандиозный.
Я в Германии был несколько раз. Ты не поверишь, но я выступал в Парламенте Германии, и пытался до них донести, что ребята, я чемоданами приносил в ваше посольство в Москве вот эти жетоны, вы мне говорили: «Спасибо», давали письма какие- то благодарственные, — а родственники где? Однажды под Питером мы нашли офицера немецкого, у него был серебряный портсигар именной. Литой такой. По своим связям нашли его жену, она прилетела, и Жоре Стрельцу тогда сказала: «Чем я вам могу помочь?» Жора говорит: «Ну, хоть на жрачку денег дайте». И она чек выписала. Вот единственный раз, когда родственник объявился. Мало того, мы открыли свое представительство — Российского центра «Искатель» — во Франкфурте. Через два месяца на руководителя этого нашего филиала возбудили уголовное дело за призывы к неонацизму. Для немцев тема Великой Отечественной войны — табу. Это во-первых. Во-вторых, после войны у немцев встала экономика. Хоть Германия и считалась национал-социалистической республикой, но это был частный капитал. Когда после войны возник вопрос о наследовании... Вот человек пропал без вести на Восточном фронте — наследник не может вступить в наследство, потому что предок пропал без вести. И в 46-м (или 47-м, точно не помню) году Германия принимает радикальное решение признать всех пропавших без вести на Восточном фронте погибшими. Наследники вступили в наследство, дела закрутились, и им глубоко насрать. У нас в России что ты наследуешь? Охапку сена, а там — фирма целая. Вот они вступили в наследство, и они в делах, в заботах. А какой-то там дед — погиб, и хрен с ним! Менталитет другой у них. Я ж тебе говорю, чемоданами жетоны возил, под опись сдавал. У меня вон письма лежат господина Мюллера, советника по культуре. И тишина. Я говорю: «А родственники-то где?» Они говорят: «Зачем?» Мы, говорит, в службу передали, они в архиве вбили — и все. Я говорю: «А родственникам сообщили?» — «А зачем?» Нам друг друга не понять.