И я понял, почему меня не то что неправильно воспитывали — мне недоговаривали какие-то вещи, наверное, в расчете на то, что я сам это пойму. Мне всегда говорили: надо хорошо учиться, чтобы поступить в военное училище. Училище надо хорошо закончить, чтобы стать генералом. А зачем мне надо было становиться генералом — наверное, мои родители думали, что я сам пойму. Мне надо было достичь каких-то высот, чтобы влиять на обстановку в стране, в мире, и делать максимум возможного. За себя и за того парня, которого нет. Вот если прожить одну жизнь, как две, тогда ты, наверное, долг отдашь. Есть такое высказывание, что традиция — это не передача пепла, а раздувание огня. Вот мы сейчас пытаемся поклоняться пеплу. Нам надо их огонь сделать больше, а мы просто поклоняемся пеплу. День Победы, ну и что День Победы? «Это наша победа». Это не наша победа, это их победа.
Но я не знаю, как раздувать этот огонь. Я уже сломал голову, как это сделать. Может быть, больше говорить, больше рассказывать. Опять же, возвращаясь к погибшим: я смотрел хронику похорон солдата во время войны. И там все товарищи говорят о нем. Никто не говорит о командире дивизии, про командира роты... Все говорят об этом человеке. И, посмотрев этот маленький кусочек, я уже его люблю, этого человека. А мы хороним Иванова, а говорим о каких-то объемных вещах, которые в голове не у каждого поместятся. Может, надо говорить про Иванова? Может, это и есть передача огня? Рассказать, за что они воевали, почему так произошло... Безусловно, он был, этот огонь, мы это понимаем, но как его передать дальше — кабы знать.
Если копнуть глубже, мы почему едем в лес? Потому что нам там, с ними — комфортно. Потому что мы понимаем, что они были настоящие. И мы вокруг себя собираем людей, которых считаем более-менее настоящими, отряды между собой могут не дружить, но внутри себя они дружат. И мы создали себе эту субкультуру, в которой нам приятно, потому что там еще вот те, их законы действуют. Если честный — то честный, если корявый — корявый, в лесу сразу видно.
Мы в Брестской крепости копали, прямо возле казармы 33-го полка. Вычислили большую воронку с убитыми, берем ее, а Петя Пицко показывает, что где-то рядом лежат еще ребенок и женщина. Я говорю: это откуда такие точные данные? Ну, мол, какие-то воспоминания. Я посмотрел раскоп: нет ничего такого. Два с половиной метра шурф забили — нет ничего. Привели какого-то мужика, тот ходил-ходил и говорит: подвиньтесь на пятьдесят сантиметров в ту сторону. Петя говорит: «Ты кто?» — «Экстрасенс». — «Иди нафиг отсюда!» А меня что подкупило — он не настаивал и ушел. А солдат попробовал там копать, выходит через двадцать минут и говорит — кости. Раскапываем — женщина и ребенок. Я говорю: веди его назад. Он пришел, ну, человек нам непонятный, я ему задаю вопросы, мы с ним долго общались, он говорит: «Я их вижу». Говорю: «Хорошо, раз ты их видишь, скажи — надо этим заниматься или нет?» — «А ты как считаешь?» — «Я считаю, что надо». Он говорит: «Понимаешь, то, что вы выкапываете, — это как старый пиджак. Человек его снял, оставил, и душа ушла. С этим пиджаком поступай так, как тебе совесть позволит, — хозяин рядом стоит, смотрит. Ему, в принципе, уже все равно». То, что мы должны его запомнить и дальше передать этот огонь, — наверное, вот это главное.
Я проводил детский лагерь, не поисковый, просто детский патриотический лагерь. Мне надо было куда-то уехать, и я кому-то поручил показать детям фильм «Иди и смотри». Я приехал — никто не досмотрел, на двадцатой минуте все разбежались. В этом году повез такую же группу того же возраста в Брестскую крепость, они там жили неделю, и им я тоже показывал «Иди и смотри». Я им сначала час рассказывал, про что это фильм, Петя три дня водил их по Брестской крепости, рассказывал, что там было, то есть мы их подготовили, — и они сидели и плакали, смотря этот фильм. Когда неделя закончилась, они сказали, что одним из самых ярких впечатлений было посмотреть «Иди и смотри».
Я это к чему. У нас огромное количество советских фильмов о войне, в которых снимались ветераны, по сценариям, которые писали ветераны. Дети их не смотрят, потому что считают старьем. Но если им рассказать, что там, — они будут смотреть. А мы пытаемся это заменить каким-то... Мы не можем сейчас снять правды, хоть мы усремся. При всех технических возможностях и прочем — снимают люди, которое это уже не чувствуют. Как Орлов идет по лесу, и он чувствует войну, а рядом с ним идет поисковик, и ему еще только учиться чувствовать. Вот так и люди, которые снимают эти фильмы, не чувствуют войну. У меня нет отвращения к фильму «28 панфиловцев», но я лучше три раза посмотрю «Живые и мертвые» или «Иди и смотри».