Если у наших даже не зазорно было взять мундштук, котелок с погибшего, веревочку, зажигалочку. Только патроны и гранаты никогда не брали, потому что и так выдадут, а тут самому таскать. А так был даже приказ, что нужно валенки снимать. У меня вон стишок записан:
Всё снимали. А у них и образки, и лопатники, и зажигалки — все на месте. Поэтому у немцев там много всего интересно можно найти. Я сам в завале, в блиндаже, офицера нашел, с погонами, лопатник его достаю (я же тебе рассказывал эту историю, нет?), я раз — там документы и баночка Gummischutz — «резиновая защита», презервативы. Я еще жене своей протягиваю, говорю: «Ир, погляди, какая-то баночка, чего там?» Открывает: «Да что ты подкладываешь, у тебя юмор всякий...» Говорю: «Да не подкладываю я, им правда давали! Да выкинь ты это портмоне, засыплем прям здесь. Слава богу, наших рядом нет. А этот-то дошел до Москвы». А она дальше посмотрела: там железный крест — видимо, не носил, таскал так с собой, и, самое главное, монеты. Монет, наверное, было, сколько не помню, точно четное число, примерно двадцать восемь, то есть он прошел четырнадцать стран и отовсюду взял по две монетки. А у меня друг монеты собирал, я ему принес, Говорю: «Гляди, как интересно, немец наш был нумизмат». Даже наши, советские — ты, наверное, не помнишь такие полтинники: 21-го и 24-го года, серебряные 24-го года — молотобоец, а на 21-го года — звезда большая. И в каждом по девять грамм серебра. Отдал знакомому, говорю: «Мне с погибших ничего не надо».
Дошел же этот немец, попал в этот блиндаж, где его засыпало... Мы еще хотели всё жетон найти, но его не было. Их торопило, наверное, когда долбануло, взяли, сорвали целиком. Положено- то как у немцев: медальон ломают, и половинку — в штаб, а половинку — оставить при убитом и присыпать. Чтобы можно было, если что, забрать. И даже у ребят, которые то кладбище копали, про которое рассказывал. Оно было переходное. Я сам удивился, я еще такого не знал. Варшавка рядом проходит, и вот если начинают могилы рыть и находят бутылку, а в бутылке лежит бумажка (мне давали) — до сих пор читается, там два одинаковых слова: gestorben и geboren, умер и родился, и место, где умер и где родился. Это сделано, потому что они их захоронили и надеялись, что потом будут эти кладбища в Германию переносить.
Я тебе рассказывал, как рядом с Кавказом мины саперы долбанули в яме. Шаховская же там не так далеко. Как-то мне Саня Черненко такую бумажку приносит, говорит: «Гляди». А я читаю: родился, допустим, в 22-м году в Пилау, погиб в 42-м — Кавказ. Я говорю: «Саня, ты чего, ты по горам, что ль, лазаешь?» Он отвечает: «Нет!» А я же тоже не дурак, я любил до истины доходить. «Где взял?» — «Да вон, в Шаховской, где ты про каски рассказывал в овраге». Говорю: «Что ты, дурак, что ль, это же на Варшавке!» А южнее же деревня Кавказ есть, там его и убило.
Есть такая деревня Бельская. После Зайцевой горы наши ринулись туда, в лесные массивы, когда немцы уже отошли на линию «Буффель». Они отходили, но оставляли загрядотряды, отдельные доты. Там дот такой стоял самодельный — колпаки привозят, выкапывают яму и на нее ставят, опалубку бетоном заливают. В одном месте на бетоне на латыни написано изречение, у меня даже сфотографировано: «Самая лучшая честь — это умереть за народ». Знаешь, вот такая пафосная. И гады, вот эти пулеметчики, столько наших там покосили. Под этим дотом (вот у меня фотография) мы звезду выложили из касок. Сколько погибших, столько набили они... Я только там один раз такое встречал: пулеметное гнездо и рядом большой провал. Минак[41] у меня аж гудел. Говорю: «Сюда чего-то набросали, потом посмотрим, успеется». Нырнули в пулеметное гнездо — проверять, куда стреляли, а там справа от него доски. А доски эти сбиты желобом и вниз идут. Я в ту яму сунулся, а туда лопата не лезет — до верха гильзами забита. Так они стреляли. Потом я ниже спустился — там лежат выброшенные пулеметные стволы. Бывает такое: перегревается ствол, патрон еще только начинает подаваться — разрывался, потому «пороли» они пулеметы. Надо-то как: ленту выпустил — и подожди или смени ствол, а там вышло, видать, так: наши настолько подпирали, что не успевал он. И мы пошли туда, куда стрелял. Там они и лежали — перед нами уже там искали, и мы нашли человек пятнадцать. Подняли всех, на Зайцевой горе захоронили...
40
На самом деле, стихотворение И.Л. Дегена «Мой товарищ» звучит несколько иначе:
«Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит».