Прошло почти полгода, прежде чем нашелся подходящий вариант. Суржанский пришел с известием, что организуется акционерное общество «Руссотюрк» с совместным германо-турецким капиталом, который предполагалось вложить в лесозаготовки и добычу каменного угля на юге России. Открывалось представительство в Москве, в связи с чем велись активные поиски переводчиков с немецкого языка.
Марго с восторгом согласилась и, обложившись книжками, принялась доводить до небывалого совершенства свой и без того изрядный немецкий. При поддержке Суржанского ее быстро оформили, и она вскоре приступила к работе.
Вероника толкнула калитку и вошла в палисадник, сплошь заросший крапивой и одуванчиками. Маленький деревянный домик, весь потемневший от времени и какой-то перекособоченный, недружелюбно взирал на нее запыленными, давно не мытыми глазками оконец. Номера никакого на доме не было, и вокруг ни души. Даже спросить не у кого. Вероника решила попытать счастья и, поднявшись по скрипучим ступеням крыльца, постучала. Ни звука в ответ, ни шороха. Дом казался необитаемым.
Прийти сюда ей посоветовала одна ее знакомая. Сказала, что живет в Сокольниках женщина одна, Праскевой зовут. Приворожит любого, только назови. И уж если она не поможет, значит, безнадежно. Да только такого не было никогда.
Вероника в нерешительности потопталась на крыльце. Не хотелось уходить несолоно хлебавши. Все-таки такой путь долгий проделала. Она еще раз постучала и тронула дверь. Та оказалась незапертой и медленно, словно нехотя, отворилась. Пахнуло сыростью и плесенью, как из погреба.
— Есть тут кто-нибудь? — позвала Вероника. Тишина. Вероника прошла по темным сеням, чуть не ударилась головой о низкую притолоку и очутилась в комнате. Здесь было чуть светлее. На некрашеном дощатом полу стояли длинный выскобленный стол и две грубо сколоченные лавки. В углу растрескавшаяся, давно не беленная печь. По стенам развешаны пучки высушенных трав.
Вероника скорее почувствовала, чем услышала движение у себя за спиной, и резко обернулась. Перед ней стояла сухонькая женщина, старушка — не старушка, не поймешь. Маленькая, в глухом черном платье, голова повязана платком. Нос крючком, глазки востренькие, как у лесной зверюшки, на щеке справа большая бородавка. Словом, ведьма ведьмой.
— Что смотришь, аль не нравлюсь тебе?
Голос у нее был глухой, совсем несоответствующий ее тщедушному телу. Вероника судорожно сглотнула.
— Здравствуйте.
— Здравствуй, здравствуй, коли не шутишь. А что лопочешь-то так, словно мышка? Ты же баба боевитая.
— Я…
— А и можешь не говорить ничего. И так вижу. Беда у тебя. Муж бросил, к другой ушел. Вот ты и маешься. Да и то, к Праскеве за просто так никто не ходит. Только когда припечет. Тебя вот припекло. — Она обошла Веронику кругом. — Ох как припекло. Так поедом и ест. — Она подтолкнула Веронику в спину. — Садись вон на лавку. А что принесла, в банку поклади. Вон на окне банка-то.
Вероника присела и, покопавшись в сумочке, положила в жестяную банку рулончик денег. Праскева между тем исчезла в сенях и вернулась оттуда с медным тазом, наполненным водой. Поставила его на стол перед Вероникой, зажгла свечу в простом подсвечнике, сдернула пучок травы со стены и поднесла к огню. Трава занялась, колко затрещав, и на мгновение ярко осветила ее землистое, серое лицо.
Вероника поймала себя на том, что пытается определить ее возраст. Тщетно. Не было возраста у этого лица. Что шестьдесят, что сорок. Только разглядела три жестких черных волоса на бородавке.
Праскева бросила траву догорать в тарелку, сдула пепел в воду и низко склонилась над ней. Руки ее пришли в движение, заскользили над водой, словно разглаживая.
— Во-о-от, теперь ясно все вижу. Накрепко она его приворожила, сам себя не помнит. Как паучиха, все сердце ему оплела.
— Колдовством?
— А то как же? Самым что ни на есть колдовством.
— Я знала, знала, — прошептала чуть слышно Вероника.
— А ты не бось, мы все поправим. Нет такого колдовства, против которого не было бы другого, посильнее. Волосок свой на свечке сожги да на огонь смотри, пока не скажу.
Волос в ее руке затрещал, скукожился. Запахло паленым.
— Не моргай, а то вся сила уйдет, — прошипела Праскева.
Через пламя свечи Вероника видела ее глаза. Как два черных угля, смотрели они, проникая в самую душу. Веронике стало жутко и весело. И совсем не волновало, какие силы берут ее сейчас под свое покровительство.
В зале приемов «Руссотюрка» было шумно и людно. На фуршет по случаю проводов руководителя московского представительства Клауса Доббельсдорфа собрались все сотрудники. Столы, расставленные вдоль стен, ломились от закусок. Официанты скользили сквозь толпу гостей, разнося шампанское. Вечерние туалеты дам удачно контрастировали с темными элегантными костюмами мужчин.
Ожидалось прибытие виновника торжества с новым шефом, которого сегодня должны были представить собравшимся. Его никто еще не видел, ходили самые разнообразные слухи, и все, естественно, сгорали от нетерпения.
Марго, в ослепительном алом платье с обнаженными плечами, стояла в глубине зала у окна с секретаршей Лидочкой. Лидочка, милая маленькая блондинка со вздернутым носиком и россыпью конопушек на щеках, которые не могла скрыть никакая пудра, поминутно взбивала мелко завитые волосы и, как всегда, тараторила без умолку. Марго слушала ее вполуха, скользя взглядом по лицам гостей. Подогретые ожиданием, разгоряченные шампанским, хорошо знакомые лица. Они проработали вместе уже около года, успели изрядно узнать друг друга и стали в каком-то смысле одной большой семьей.
Володя тоже был здесь. За это время он стал в «Руссотюрке» своим человеком, завсегдатаем всех светских мероприятий, первым танцором и любимым кавалером всех без исключения дам. Когда устраивались танцы, все взгляды неизменно устремлялись на него. Не одно женское сердце начинало судорожно биться в груди в ожидании, кого он выберет, кого закружит в вальсе, кого поведет в мазурке. А вот Марго не очень любила с ним танцевать, предпочитая партнеров пониже ростом.