Н-да-а-а. Редкостная липа. Для шофера слишком гладко излагает, да еще эти разговорчики-мухоморчики с хозяином. Куда едем, да зачем, да почему. Интересно, на каком языке они балакали, ведь переводчика-то не было. Ну да ладно. Сойдет и так.
Игнатьев придвинул к себе телефон.
— Осип Абрамович, Игнатьев из НКВД. Я тут посмотрел дело Чилера. Беру его под свой личный контроль. Ну да, иностранец и все такое. Так что ты документики мне все перекинь и по своему ведомству дело закрой. Лады. Лады. Будь.
На следующий день Володя с работы не вернулся. Марго прождала его всю ночь, цепенея и вздрагивая от каждого звука, от редкого шума проезжающей машины. Время будто остановилось. Часы тикали, как всегда, но стрелки словно прилипли к циферблату.
Марго бродила по комнате как неприкаянная, из угла в угол, из угла в угол. От этого мерного хождения ей становилось легче. Мысли будто замирали, прислушиваясь к шагам. Цок-цок, цок-цок, раз-два, раз-два. Десять шагов туда, десять обратно. Можно сосчитать, сколько километров она пройдет до утра. Цок-цок, очень интересно.
Утро она встретила с виду спокойная, будто окаменевшая. Машинально оделась, машинально причесалась, безучастно отметила новую резкую складочку у рта, черные круги вокруг глаз. Все правильно. За все на свете надо платить, а за ночь кошмара тем более.
Полдня она провела в «Заготхлебе». Расспрашивала, расспрашивала, расспрашивала. Наконец кто-то-то вспомнил, что видел Басаргина на улице после работы. Его ждала машина. Подошли двое, перекинулись с ним парой слов, усадили в машину и укатили. Больше его никто не видел.
Марго шла на Лубянку, в тот самый дом, который долго еще будет наводить ужас на миллионы несчастных людей. Шла сама. Никто ее не звал, никто не искал. Она шла туда, чтобы спасти любимого человека. Какой ценой? Она не думала об этом. Ей было уже все равно.
В бюро пропусков она назвала свою фамилию и фамилию Игнатьева и присела подождать. Минут через пятнадцать явился молодой человек в форме и повел ее по длинным мрачным коридорам, устланным ковровой дорожкой. Она съедала звук шагов, и оттого казалось, что фигуры людей двигаются бесшумно, как во сне. По обеим сторонам коридора были двери, бесконечный ряд массивных дверей, за каждой из которых сидел паук-Игнатьев и плел свою паутину, много-много паутины, чтобы хватило на всю огромную страну.
У одной из дверей ее провожатый остановился и, отворив, пропустил ее вперед. Она очутилась в небольшом пустом «предбаннике», в конце которого была еще одна дверь. Лабиринт Минотавра — Подождите здесь.
Он подошел к двери и постучал согнутым пальцем.
— Входите.
— Семен Игнатьевич, к вам товарищ Басаргина.
— Пусть войдет. Я буду занят. Никого ко мне не пускать. Марго переступила порог. Дверь за ней тут же закрылась.
Она не стала осматриваться, лишь боковым зрением автоматически отметила, что кабинет большой и безликий, как и всякое казенное помещение. Портрет Дзержинского на стене. В полупрофиль. И ладно. Обойдемся без соглядатаев. Взгляд ее был намертво прикован к Игнатьеву. При виде ее он почему-то встал, потом сел, заерзал, облизнул губы. Нервничает, подумала безучастно Марго. Он-то что нервничает?
— Пришла?
— Пришла.
— Сама?
— Сама.
— Значит, все, как я говорил?
— Все, как вы говорили. — Ее голос звучал эхом его слов и доносился до нее будто со стороны. Будто не она говорит, а ее неживая оболочка. А она-то где? И есть ли она— еще? — Он здесь?
— Пока здесь.
— Что ему угрожает?
— СЛОН или расстрел. Смотря как повернуть. Двойное убийство…
— Я знаю. Что такое СЛОН?
— Соловецкий лагерь особого назначения.
— А как повернуть, чтобы он вышел отсюда сегодня же?
— Сама знаешь.
— Я готова. Берите меня, как хотите.
Он медленно подошел к ней, близко, почти вплотную. Встал, широко расставив ноги, тяжело посмотрел налитыми кровью глазами.
— Ну! Ласкай меня, как своего муженька. Я знаю все твои уловки.
Марго и бровью не повела.
— Всему свое время. Сначала дайте распоряжение, чтобы его выпустили, и закройте дело.
— Вот ты как запела. Не доверяешь мне?
— Нет.
— А я почему должен тебе доверять?
— Даю вам слово! Довольно?
Он быстро отошел к столу и заполнил какой-то бланк. Марго через его плечо прочла: «Прошу отпустить за отсутствием состава преступления». Потом размашисто подписал и вызвал курьера.
— Отнесите немедленно.
Курьер вышел. Игнатьев запер дверь на ключ и, вынув из папки, лежащей на столе, лист бумаги, протянул Марго.
— Это все, что есть в деле на твоего Басаргина. Немного, но вполне достаточно, чтобы пустить его в распыл. Учти, восстанавливается при первой необходимости.
Марго пробежала глазами листок. «Михаил Иванович Соков». А он-то как успел? Он ведь умер. Но она не стала ни о чем спрашивать. Скомканный листок полыхнул в пепельнице и рассыпался горсткой пепла.
Марго принялась расстегивать пуговки блузки холодными сухими пальцами. Ей казалось, что они шелестят, как безжизненные осенние листья. Блузка скользнула на пол, за ней последовало кружевное белье. Она взялась было за юбку, но он рявкнул:
— Не надо!
Она повиновалась. Игнатьев стоял, не шевелясь, и явно не собирался помогать ей. Она сама расстегнула ему ремень и опустила брюки. То, что составляет главную мужскую гордость, у Игнатьева напоминало смятую тряпочку, слишком маленькую для мужчины таких внушительных размеров.