— Он дома, дома, — бормотал Клаус.
И куда только подевалась его неспешная солидность. Громко пыхтя, он преодолевал одну за другой высокие крутые ступени, которые стонали под его немалым весом. Марго ничего другого не оставалось, как поспевать за ним. На самом верху Клаус притормозил у единственной двери, из-за которой раздавались звуки рояля, и громко, замысловато постучал особой ручкой-молоточком.
Рояль смолк, послышались легкие шаги. Дверь распахнулась, выбросив яркий сноп света на полутемную лестницу. Человек, возникший в дверном проеме, скорее, напоминал экзотическую птицу, чем хомо сапиенс. Марго не могла видеть его лица против света, но фигура его четко вырисовывалась в прямоугольнике двери. Худая, слегка сутулая, завернутая в длинные свободные одежды. Средневековый алхимик? Монах-францисканец? Впечатление довершали длинные волнистые волосы, свободно падающие на плечи.
— Франта! — возопил Клаус, устремляясь вперед. — Золотой ты мой! Солнышко!
— Мой толстый немец! Любвеобильная сарделька в пивном соусе!
— Задница-любимая!
Ошарашенная, Марго так и осталась стоять на лестнице. А маленький Франта между тем совсем исчез из виду в медвежьем объятии Клауса. Они целовались, хрюкая и всхлипывая, а Марго не знала, куда девать глаза, и жалела только об одном — что не может сейчас же провалиться сквозь землю.
Она начала понимать, почему ни разу за время своего путешествия в обществе Клауса она не испытала ни малейшей неловкости, хотя они провели несколько дней вместе, почти не выходя из купе. Поначалу она просила его выйти в коридор, чтобы дать ей переодеться или совершить утренний туалет, но потом как-то быстро забыла об этом. Она слишком была погружена в свои мысли, чтобы анализировать сей необычный феномен, но сейчас, стоя на лестнице и наблюдая встречу друзей, да нет же, не друзей, а любовников, и в этом у Марго не было ни малейшего сомнения, она поняла. Клаус не смотрел на нее как на женщину. В этом качестве она его нимало не интересовала. Милейший Клаус Доббельсдорф был гомосексуалистом.
Марго еще не успела оправиться от шока, как ее заметили. Франта вынырнул из медвежьих объятий Клауса и уставился на нее круглыми блестящими глазами, напоминающими глазки какого-то шустрого зверька, вполне безобидного на вид, но при случае готового укусить.
— Эт-то кто еще такая? — спросил он грозно.
Марго еле удержалась от улыбки. Уж больно забавно он смотрелся в своей длинной хламиде, указуя перстом в ее сторону. Ну, держись, позер!
— Я — фрау Доббельсдорф! — провозгласила Марго, выступив вперед и продев руку под локоть Клауса. — Это мой муж, и мы будем здесь жить.
— Что это значит, Клаус? — вдруг задрожавшим голосом произнес Франта. — Ты решил стать натуралом?
— Не падай в обморок, Франта, а ты, Гретхен, не шути так грубо. Видишь, напугала моего мальчика.
Клаус подошел к Франте, обнял его и поцеловал в макушку.
— Тебе ни к чему расстраиваться, мой дорогой, хотя все, что она сказала, — чистая правда.
Город открывался ей не спеша, интригуя, затягивая в хитрый лабиринт улочек и садов. Это был удивительный феномен, который она так и не смогла постичь. Построенный сплошь из серого камня, еще и потемневшего от времени, он, однако, не казался мрачным, не давил и не навевал скуку. Напротив, город был воздушен и полон беспечной жизни.
Недолгие годы свободы пошли Чехии на пользу. Она расцветала на глазах вместе со своим милым и трудолюбивым народом. Прага, естественный центр страны, богатела на глазах. По улицам колесили шикарные авто, фланировала элегантная публика, открывались роскошные рестораны, варьете и мюзик-холлы. На высоком берегу Влтавы полным ходом шло строительство гигантской киностудии «Баррандов-фильм», самой большой в Европе.
Однако город не обуржуазился. Деньги не испортили его. Во всем чувствовался особый пражский стиль, смесь наивной простоты и замысловатой элегантности. В этом городе не хотелось предаваться скотским излишествам, хотя все возможности для этого, конечно же, были. В этом городе хотелось думать, творить и особенно любить, чтобы было с кем разделить его богатства.
Володя сопровождал Марго во время всех ее долгих прогулок по городу. Они шли рядышком по древней брусчатке Карлова моста, прикасаясь друг к другу плечами, рассматривали старинные скульптуры, которые так и дышали историей. Терялись в лабиринтах узких улочек, рассматривали вывески на домах и пивнушках, спорили, где они хотели бы жить и где им сегодня поужинать. «У грифа», «У оленя» или «У двух кошек». Сходились на «Кошках» из-за одного только названия.
Володя все время был рядом, да вот только когда она хотела взять его за руку или обнять, рука хватала пустоту.
— Любимый мой, отчего тебя со мною нет? Где ты?
— Я здесь, — отвечал ветер, шелестя опавшими листьями.
— Я здесь, — перезванивались колокола церквей.
— Я здесь, — гудели клаксоны авто.
— Значит, тебе будет небезынтересно узнать, что я живу теперь на Летне в одной квартире с двумя гомосексуалистами. Один из них богемный бездельник и иногда композитор, а другой — деловой человек и мой муж. Каково?
— Каково?! — отзывались трамвайные звонки.
— Ка-ко-во?! — дробно отбивал мяч под детской ладошкой.
— Каково?! — перекликались цветочницы на углу улицы.
— Вот так, — заключала Марго. — А еще Франта предложил устроить меня в синематограф на «Баррандов-фильм». Правда, я не знаю пока, что мне придется делать. Но это не важно, правда? У меня будет работа, будет дело, будет занятие. И этот Город, который я уже люблю. Я счастлива, я живу, и только один вопрос мучает меня, мучает сильно, и я не нахожу ответа. Любимый мой, отчего тебя со мною нет? Почему это было нужно?
Слезы скользили по щекам. Она не вытирала их, и они высыхали сами, а потом опять капали и высыхали, и капали, и высыхали, и капали снова.