"Ты потом поймёшь, что совершил ошибку." Эта фраза обычно венчает разговор родителя с ребенком о неправильном выборе будущего. Она звучит как угроза, и, к сожалению, иногда задевает впечатлительных, ранимых. Ее произносят от бессилия, разбив, как сервиз об стенку, об непоколебимое упрямство отпрыска все свои аргументы. Если и тут провал - то всё. Ребенок выходит из своей главной битвы победителем - он получает право идти своим путём. Но если угроза всё-таки находит лазейку, ликующий родитель продолжает пропихивать вслед за нею в образовавшуюся узенькую щель свои гибельные наставления. Как правило, хорошим это не заканчивается, ибо нет зла страшнее, чем не свое добро, и что одному - мед, другому - яд, а которая чаша твоя не поймёшь, покуда не отведаешь.
Отпускать детей страшно; страшнее всего, но именно преодоление этого страха и есть самая большая родительская любовь. Вовремя отпущенные на волю дети вырастают счастливее других.
Роберт был тверд, он сумел настоять на поступлении в Академию.
- Дай мне хотя бы одну попытку, мама. Если ничего не получится, я обещаю, что воспользуюсь твоими советами.
Роберту помог отец:
- Он мужчина. Если упадет, это будет его синяк.
Мама на пару дней наказала их с отцом обиженным лицом, но согласилась.
Роберт принял отданную ему на откуп судьбу бережно, как в детстве плафон, снятый с антресоли. Дедушка, живой ещё, стоял на стремянке; коричневой, узловатой, как корень топинамбура, рукой он подавал мальчику, тянувшему вверх ручонки, стеклянный шар с узорами:
- Смотри, не урони!
Роберт был так горд оказанным доверием, так рад первому взрослому заданию! Но всё-таки разбил плафон.
Он начал усиленно готовиться к вступительным испытаниям; для приемной комиссии нужно было нарисовать пять разных картин, каждую - за определенное время: отдельно голову модели и обнаженную натуру карандашом и маслом, а также произвольную композицию в цвете. Роберт сроднился с папкой альбомных листов - в любую свободную минуту он доставал её и делал наброски. Он рисовал маму, сестренку, случайных попутчиков в автобусе, Маргариту - девчонка даже стала обижаться на него за это:
- Раньше мы с тобой хоть общались, а сейчас я только и слышу шорох твоего карандаша...
- У меня скоро экзамены, понимаешь. Мне очень важно поступить в Академию Искусств!
- Важнее, чем я?
Как-то незаметно случилось то, о чем говорила Евдокия: тепличную детскую любовь сквозь щели в парнике продуло морозным сквозняком взрослой жизни - она простудилась и увяла.
Пять месяцев Роберт ходил на подготовительные курсы. Между занятиями он съедал песочный коржик, который заворачивала ему на перекус мама, выпивал бутылку синтетического молока и в оставшиеся минуты перерыва бродил по огромному зданию Академии, благоговейно заглядывая в стылые просторные пустые аудитории. Гордо взирали на воровато проскальзывающего в двери юношу совершенные и бесстрастные гипсовые головы, установленные на кафедрах. Пощелкивало под высоким потолком эхо его осторожных шагов по паркету. Иногда Роберту удавалось ненадолго представить себя студентом - посидеть на отполированной тысячами брюк деревянной скамье в учебной мастерской под пристальным взглядом какой-нибудь статуи.
Если случалось ему встретить в длинных гулких коридорах Академии кучку припозднившихся ребят - занятия для слушателей курсов начинались вечером, когда учащиеся уже успевали разойтись - Роберт провожал завистливыми взглядами "небожителей", сдавших вступительные экзамены и потому имеющих полное право ходить по этим коридорам и аудиториям не гостями, а хозяевами... Разговоры и смех удаляющихся студентов тонули, как в колодце, под сводами старинного здания. Из экономии по вечерам вахтерши выключали в некоторых помещениях свет, и белые колонны в залах, словно стройные ноги утопленниц, выступали из мрака холодными лунными пятнами.