Во время караульной службы жандармы цепляли на грудь лунообразную алюминиевую бляху. Они патрулировали на улицах города, на выездных и въездных дорогах, проверяли гужевой и автомобильный транспорт. Могли в любое время суток ворваться в квартиру.
Для арестованных суда не существовало. Следствие велось под пытками, приговор приводился в исполнение в течение суток специальной конвойной командой. Mepа наказания — расстрел или повешение.
Тайная полевая полиция поддерживала связь с СД, лагерной и железнодорожной полицией, комендатурой города и районными комендатурами. Формально эти организации не подчинялись ГФП, но безоговорочно выполняли все требования и предложения ее отделов.
Хозяином города была военная комендатура. Она заняла бывший дом «Доннарпита» — рядом с кинотеатром имени Шевченко. Председатель городской управы не мог шагу сделать без согласования с военным советником коменданта Норушатом.
Кроме, того в Сталино разместились штандорткомендатура — областная комендатура, хозяйственная команда, «сельхоз команда», биржа труда, штаб СС, штаб группы армий «А», нацеленной на Кавказ, во главе с Листом, группа ББ, руководившая агитационно-пропагандистской деятельностью.
Борисов присматривался и прислушивался ко всему, что происходило вокруг. Нужно было быстрее освоиться с новыми порядками, Восстановить старые связи и знакомства, использовать тех, кто стал служить у немцев. Предстояло жить двойной жизнью, выдавать себя не за того, кем был на самом деле.
Алексей Иванович случайно встретил на Первой линии Александра Фербенса. Тот в конце тридцатых годов служил в милиции, потом из города исчез. Фербенс обрадовался встрече, долго тряс руку старому знакомому. Невысокого роста, щуплый, он, подняв голову, смотрел на Борисова уставшими, но улыбающимися глазами.
— Времена меняются, дорогой мой,— сказал Фербенс— Я вот — принудили — поступил в городскую полицию.
— А я бы коммерцией занялся, —отозвался Борисов.— Купить-продать...
— Понимаю, понимаю. Понадобится помощь — приходи.
«С паршивой овцы хоть шерсти клок,— подумал Алексей Иванович.— Что я коммунист, Фербенс не знает. В партию вступил после его отъезда. Подтвердит, в случае чего, что я беспартийный».
В начале ноября Алексея Ивановича навестил Вербоноль. Разговаривали долго и обстоятельно. Борисов представил нового знакомого жене Ксении Федоровне.
— Кто он такой, Алеша? — спросила она, когда Вербоноль ушел.
— Мой помощник в поездках по деревням.
Ксения Федоровна понимала, что вернулись они в Сталино не случайно, однако мужа ни о чем не расспрашивала. Он только сказал ей:
— Займемся обменом вещей на продукты.
О коммерческих делах шла речь и с Вербонолем. В глазах обывателей и немцев Борисов должен стать коммерсантом. Алексей Иванович сказал о Фербенсе. Андрей Андреевич посоветовал не терять с ним связи.
— Прощупаем. Нам потребуются немецкие документы. На первых порах кое-что достану я,— проговорил Вербоноль и сразу подумал о Мужике.
С этим человеком он познакомился на конспиративной квартире в ночь на 20 октября 1941 года, когда немцы уже были на окраине города. Мужик будет выходить на связь в исключительных случаях...
В середине декабря Вербоноль направил к Борисову Леонида Чибисова, а тот — Тимофея Оленчука...
Сегодня Борисов не ожидал Андрея Андреевича.
— Что-нибудь случилось? — озабоченно спросил Алексей Иванович.
— Немцы готовят публичную казнь четырех патриотов. Надо этому помешать,— сказал Вербоноль. Высокий и широкоплечий, он встал со стула и подошел к маленькому окну. В комнате стало темнее. Несколько минут молчал. Повернулся и заговорил снова: — Пора нам заявлять о себе. Наша удача приободрит население города. Многие подавлены зверствами оккупантов.
— А если напасть? — вставил неуверенно Борисов.
— Мало нас. Понимаешь, еще мало. И рискованно.
Вербоноль сел на стул. На высоком лбу стала глубже продольная складка. Большой ладонью левой руки он тер подбородок, словно разглаживал бороду. Потом заговорил оживленно:
— Послушай, Алексей Иванович, а что, если поговорить с Фрицем?
— С каким еще Фрицем?
— Стоит у твоей свояченицы на квартире.
— Он же — заядлый фашист! — выкрикнул Борисов!
— Чего горячишься? Я возьму его на себя. Может столкуемся. На деньги немцы падкие... Подполье, брат, не только выстрелы. Ну ладно. Подожди меня.
Вербоноль направился в дом, выходивший окнами н улицу. Шофер ефрейтор Фриц Энгель лежал на кровати Андрей Андреевич поздоровался по-немецки. Тот поднялся и спустил ноги на пол. Рыжие волосы на голов взъерошены, глаза красные.
— Гутен морген[3],— прогудел Энгель.
Кто-то забарабанил в окно. Ефрейтор подошел к нему. На улице стоял солдат и кричал:
— Фриц, на работу!
— Я — больной,— пробурчал Энгель и махнул рукой. Повернулся к Вербонолю и хрипло сказал: — Моя работа — возить. А их — чистить дорогу. Я больной — чистить.— Он засмеялся, потом предложил: — Садись.
Вербоноль поблагодарил и сказал;
— Есть возможность заработать несколько сот марок
— Каким образом? — заинтересовался Фриц.
— Кое-что привезти машиной. Туда и обратно Деньги сразу.
— Гут. Когда?
— Завтра. Только никто не должен знать из начальства.
— Я сам себе хозяин,— проговорил Энгель.
— Не подведешь?
— Немец немца никогда не подводил. А тут бизнес. На фронте этого не будет.
«А если донесет? — подумал Вербоноль.— Но о чем? Деньги предложил за машину? Хотел угля привезти... Начнет артачиться на месте — прикончим. За руль сяду я... Теперь бы проследить, куда и когда повезут осужденных».
Он возвратился к Борисову и изложил свой план. Под вечер следующего дня смертников вывели за ворота тюрьмы со связанными руками. Раздалась команда:
— По сторонам не смотреть!
Конвоиры окружили их. На поводках — собаки, готовые разорвать человека. Вдоль всего пути по Третьей линии, Институтскому проспекту и Седьмой линии до Макшоссе стояли люди. Обреченные — трое мужчин и одна женщина — шли посередине улицы.
На углу Макшоссе и Седьмой линии конвоиры остановили их и завели в здание бывшей сапожной мастерской с зарешеченными окнами. Несколько дней назад немцы держали здесь лошадей. Мутная жижица, перемешанная с соломой, доходила до щиколоток.
В полночь к конюшне подъехала крытая машина. Из нее вышел унтер и направился к часовому.
— Стой! — крикнул тот.
— Свои,— ответил унтер и подошел поближе.
Следом за ним шли три солдата. Унтер сунул часовому какую-то бумажку и осветил ее фонариком. Часовой начал читать. Вдруг свет погас, а немец в мгновение ока очутился на земле. Ему связали руки и забили кляпом рот. Унтер побежал к двери, она была заперта. Обыскали часового, нашли ключи и открыли замок.
— Быстрее выходите! — крикнул унтер по-русски. Узников посадили в машину и отвезли на Калиновку в подвал разрушенного здания...
Возбужденные Вербоноль, Оленчук, Борисов и Чибисов вернулись на квартиру Алексея Ивановича. Снимая шинель унтера, Андрей Андреевич сказал:
— Удачно получилось, и пулемет не потребовался.
— Напасть бы на солдатскую казарму! — с жаром произнес Чибисов.
— Убьем десяток фрицев, а наших людей расстреляют сотни,— сказал Алексей Иванович.— Так народ против себя настроить недолго.
— Пока наше оружие — листовки,— поддержал Андрей Андреевич.— Но их мало. Печатаем на одной машинке.— Он посмотрел в сторону Чибисова.— Людям нужно нести правду. Крепко дали фашистам под Мос-квой, Ростов отбили. На душе легче стало.
— И наш налет, как нож в сердце гестаповцам,— вставил Оленчук.— Слух по городу пойдет.
— Это лишь начало, товарищи,— сказал Вербоноль.— Нам нужно подобраться к лагерю военнопленных. И деньги нужны. Много денег. Не забывайте, что мы коммерсанты.
— Не только,— возразил Тимофей Романович.— Mы еще и бойцы. Побольше бы диверсий.
И ему снова вспомнился Шведов. Вот кому не занимать решительности. Но друга рядом нет. Не гадал, не предполагал Оленчук, что военная судьба скоро сведет их вместе.
Члeн военного совета Южного фронта, руководивший партизанским движением, позвонил секретарю Сталинского обкома партии Мельникову и сказал, что из немецкого тыла возвратился советский разведчик.
— Спасибо,— поблагодарил Леонид Георгиевич. Он был члeном оперативной группы штаба фронта, и ему сообщали обо всех, кто приходил с другой стороны.— Обязательно побеседую.
Фронтовая полоса, где были остановлены гитлеровские войска в конце октября, пролегала по северо-восточной окраине области. Она, как глубокая рана, рассекала шахтерский край, протянувшись огневым рубежом по Северскому Донцу, мимо Попасной и дальше к реке Миус.
В прифронтовой полосе находился обком партии. Он руководил подпольной работой.
Рискуя жизнью, пробирались через линию фронта рабочие и колхозники — посланцы патриотических групп, приходили связники. Рассказывали Мельникову о зверствах фашистов. Называли города, шахтерские поселки, села, знакомые и близкие Леониду Георгиевичу имена. Горловку озаряла добрая улыбка горняцкого богатыря Никиты Изотова, мариупольскими улицами ходил мировой рекордсмен выплавки стали Макар Мазай, в Красноармейске приобретал славу горного кудесника спокойный Иван Бридько, каждый макеевский мальчишка знал усатого доменщика Ивана Коробова — могучего хозяина расплавленного металла. Его побратим в Сталино Никита Сидоров, словно играючи, катал монолитные слитки на новом прокатном стане, в Старобешево энергичная черноглазая Паша Ангелина — первая в стране девушка — села за руль трактора, из Славянского депо уходил в дальние рейсы машинист-скоростник Петр Кривонос... Лучшие из лучших, гордость донбассовцев, а за ними — десятки, сотни, тысячи простых и красивых душою земляков. Многих, очень многих знал в лицо секретарь обкома.