Рядом с арестованными — солдаты. Под брезент пробивается свет луны. Машина едет медленно и осторожно. Наконец грузовик остановился, солдаты выпрыгнули из кузова, а двое остались для охраны. Новиков вышел из кабины, но в дом Цуркановой не пошел. Хозяйки квартиры на месте не оказалось. Ее отец, дряхлый старик, и племянница Татьяна Брущенко объяснили Брандту, что она ушла на менку в село.
Возле Брущенко, по обе стороны, стали солдаты с пистолетами. Сзади — невысокий, насупленный, с мясистым носом — Потёмин. Остальные принялись шарить по комнатам. Ничего уличающего не нашли. Потёмин ударил Татьяну пистолетом в бок и зло проговорил:
— Ничего, ты у нас все расскажешь, что знаешь. Забрали Брущенко как заложницу за Цурканову, повели к машине. Нестеренко узнал ее и в темноте пожал руку.
Заурчал мотор, грузовик тронулся с места. Возле мыловаренного завода повернули влево, и Нестеренко понял: их везут к Мельниковым. Если бы у него были крылья! Но чуда не произошло, хотя в семье портного предусмотрели все на случай появления немцев. Татьяна Аристарховна пойдет открывать двери, а Николай Семенович спрячется в яме на веранде.
После того как разошлись товарищи, Николай Семенович сказал жене, чтобы она ложилась спать, а он подежурит. Но у него заныло сердце, он прилег и не почувствовал, как задремал.
Татьяна Аристарховна услыхала топот и стук. Потом в дверь заколотили прикладами. Николай Семенович схватился с дивана и пошел из комнаты, жена подумала, что он идет прятаться. Укрывавшийся у Мельниковых пленный босиком побежал на веранду, но, вспомнив о са-погах, возвратился назад. Обуться не успел — в квартиру ворвались немцы. Перед ними — Николай Семенович. Пленный и Татьяна Аристарховна легли в кровати и притворились спящими.
— Шнайдер, где рабочая комната? — спросил Брандт.
Мельников показал, следователь и солдаты бросились в нее. Отодвинули диван и обнаружили потайную яму. О ней знал Новиков. Немцы вошли в спальню, проверили, нет ли под подушками оружия, но нашли один портсигар, забрали его и направились в комнату, где лежал пленный. Увидев его, кто-то закричал:
— Партизан, вставай!
Он стал одеваться. Поднялась и Татьяна Аристарховна. В столовой отодвинули пианино, где когда-то прятали оружие и патроны. В рабочей комнате над открытой ямой стояли немцы. Татьяна Аристарховна об-ратилась к офицеру:
— Что вы там ищете, господа? В яме, кроме старых вещей, ничего нет.
Муж не знал, когда было перепрятано оружие, он стоял у двери, внутренне приготовившийся к самому худшему.
В комнате Нины и Тони возле письменного стола остановился офицер со взведенным пистолетом. Он обшарил ящики и приказал Николаю Семеновичу одеваться. Мельников надел старые брюки и синюю куртку.
— Можно ему дать хлеба? — спросила Татьяна Аристарховна.
— Не только хлеб, но и папиросы,— ответил Брандт и добавил с вызовом: — Не думайте, что мы плохие. Мы ловим только бандитов.
Николай Семенович подошел к жене, поцеловал ее, потом девочек и тихо сказал:
— Прощайте, сироты...
Его вывели на улицу. У дома Колесниковой стояли две машины, освещенные лунным светом. Показались, как призраки, автоматчики, впереди них шла Ирина Васильевна. При обыске у нее обнаружили прокламации. Мищенко просил забрать его вместо Колесниковой, но предатель не знал бывшего пленного врача, и того не тронули.
Арестованных привезли в здание полевой полиции, завели в комнату и усадили на длинную скамью. Под потолком — тусклый свет электролампочки, окна закрыты ставнями... Первого вызвали Мельникова. Минуты через две в комнату донесся крик и стон Николая Семеновича: его избивали. Назад привели осунувшегося, сразу постаревшего лет на десять.
Нестеренко в следственной комнате, как и Мельникова, сразу положили на скамью.
— Ты партизан? — спросил на ломаном русском языке немец.
— Нике партизан,— ответил Иван Николаевич.
«Пусть убьют, а я буду говорить, что не партизан,— подумал он.— Все равно убьют, партизан или нет».
Резиновый кабель засвистел над головой. Шелковая майка-безрукавка превратилась в клочья, ошметки ее смешались с кровью и кожей...
Сбежнева били дольше всех, но он молчал, казалось, отупел от боли и не реагировал на нее. После экзекуции мужчин отвезли в тюрьму на Третью линию. Мельникова, Нестеренко и Сбежнева, словно мешки, бросили в темную камеру, женщин посадили отдельно.
Утром 18 августа привезли Андреева, Доронцова и Оленчука, их посадили в другую камеру. В этот же день немцы взяли на дороге старика Матвиенко и Шенцова. Они шли в город искать Лиду, которая была схвачена накануне.
Их посадили в большую комнату на втором этаже ГФП, где было человек тридцать молодых людей. Много артистов, арестованных за недозволенное выступление. Здесь была и Лида. Она увидела отца и пробралась к нему. Сели прямо на пол.
— Папа, ты ничего не знаешь,— прошептала она.— При допросе говори одно: ездил менять, ничего не знаешь. И ты, Вася.
— Черта пухлого они от меня добьются,—ответил парень.
Вскоре Шенцова забрали. Привели назад через полчаса в крови и в разодранной одежде. Он через силу улыбнулся и прошептал:
— Все в порядке...
Лида осторожно разгладила на его голове сбившиеся волосы, вытерла с лица кровь.
— Милый... Родной мой... Нас...
Но тут в комнату ворвался немец и крикнул во всю глотку:
— Шенцов! Матвиенко Петер! За мной! Их отвезли в тюрьму на Третью линию.
Рано утром 19 августа на шахте схватили инженера Качуру. Брандт сиял от радости. Четырехдневный «улов» принес двадцать человек. Молодец Новиков! Следователь вызвал Потёмина.
— Накормить его, напоить и предоставить все удовольствия,— приказал он,— Держать в отдельной комнате, никого не впускать. Я этих бандитов знаю, могут прикончить, как предателя.
Он осклабился от предвкушения скорого разоблачения Шведова. Никуда не денется теперь гросспартизан. «Буду называть по одной фамилии, Новиков будет подтверждать, потом — очная ставка,— думал Брандт.— Не сегодня, так завтра расколется».
Брандт искал Майснера, чтобы доложить о проведенной операции, но того не было уже часа три.
— Доставить Шведова и Новикова,— приказал Потё-мину.
— Будет исполнено,— ответил тот.
За сутки боль в позвоночнике поутихла, и Александру Антоновичу казалось, что он сможет вынести новые побои. Утром он окончательно убедился: осуществить побег не удастся, Стругалин не появился возле его камеры. В полдень поползли слухи об эвакуации из школы. Приезжали военные чины, осматривали помещение. Лица у них встревоженные, то и дело слышалось слово «госпиталь».
Кроме коменданта, в городе пока никто не знал о прорыве советскими войсками Миусского фронта. Они пробили коридор в глубокоэшелонированной обороне фашистов и развивают успех. Дивизии 5-й ударной армии пытались и раньше сломить бронированный и огненный рубеж на Миусе, но успеха не достигали. Прорвавшиеся части немцы отсекали и уничтожали. А сегодня позвонили из штаба фельдмаршала Манштейна и приказали коменданту города подготовить помещение для раненых. Норушат ездил со свитой и выбирал здания. Бывшая 11-я школа могла принять человек триста.
— Завтра чтобы здесь и не пахло большевистским духом,— приказал Норушат.
Ему стало известно о русском наступлении, советские войска уже более восьми часов успешно расширяют плацдарм. Оберштурмфюрер позвонил Майснеру, но тот знал о делах в армии, тыл которой обеспечивала руководимая им тайная полиция. Кто-кто, а разведка и контрразведка находятся на самом острие событий.
Шеф ГФП немедленно выехал к Манштейну. Лично решил удостовериться в грозящей опасности или, наоборот, в несерьезности происшедшего и получить указания фельдмаршала. Всю дорогу он размышлял об обстановке на фронте и в тылу. Разведка красных все чаще и чаще стала забрасывать диверсантов, парашютистов-партизан, они устанавливают связи с местными подпольщиками. Иначе чем объяснить точные бомбежки аэродромов, железнодорожных узлов, военных складов. Конечно, данные о них сообщают партизаны. Вот почему необходимо тщательно вести допросы всех пойманных, не торопиться. Возможно, удастся проникнуть в самую сердцевину подполья, нащупать явки, послать своих людей в разведорганы советской армии и перехватывать засланных с ее стороны,
Графу же повезло! Гестаповцы схватили советского парашютиста по кличке Махно, и тот перешел на службу в СД, да еще прихватил с собой радистку. Она полтора месяца держала связь со штабом красных, выуживала у них ценные данные о переброске разведчиков. Потом Махно отправили в русский тыл. Граф отхватил награду. «Счастливчик»,— подумал Майснер.
Но шеф тайной полиции не знал главного. Орлов-Махно действительно работал на гестапо и предал радистку. Однако девушка, передавая немецкую информацию якобы от имени советского разведчика, постоянно, по условленному сигналу, предупреждала своих, что работает под наблюдением врага. Ложные сведения ложились на стол начальника оперативного отдела штаба партизанского движения. Завязалась радиодуэль. Наконец партизанский штаб приказал Орлову-Махно прибыть на личную беседу. Гестаповцы пошли на это, уверенные, что русские не знают о его предательстве. Орлов-Махно был благополучно переброшен через фронт...
О последних событиях на фронте Брандт ничего не знал. Он пришел в свою комнату. Следом ввели Шведова, затем Новикова.