Мы совместными усилиями еще раз пересчитали деньги и сложили их стопочкой в стоящий за спиной Яны сейф. Мне выдали сберкнижку с печатями и… о чудо, бумажку с номером телефона.
Тем временем трупы унесли, опера собрали оружие, опросили Галю и других сотрудников сберкассы. К Яне даже никто не сунулся.
– А как у нас папу зовут? – наклонился я к девушке.
– Виктор Иванович… – Яна почему-то смутилась.
– Что-то не так?
– Он запретил мне что-либо рассказывать про себя.
Генерал кому-то позвонил с телефона золотозубой, кивнул дочери. Та сразу начала быстро собираться, поглядывая на меня.
– Я позвоню?
– Да, буду ждать!
Яночка уехала на папиной черной «Волге» с непростыми номерами, рыжий помощник военного прокурора – прям Незлобин один в один – отвел меня в сторону, начал писать протокол. Когда закончили, уборщики уже собрали осколки витрины и даже появились новые клиенты в сберкассе.
Ну и правильно – рабочего времени еще целый день, а тунеядцев в Союзе шибко не любят. Даже есть статья соответствующая. Не умеешь? Научим. Не хочешь? Заставим. Старый армейский принцип.
Прокурорские и следаки, всех опросив, рассосались, а я опять остался единственным тополем на Плющихе. И что теперь делать? Хотел после сберкассы посмотреть Москву, пропитаться так сказать духом Союза. Чтобы не выделяться. Как там пел Семен Слепаков?
Я потянулся, вышел на улицу. Мимо шли простые советские служащие, мамы с детьми. Только что позади меня валялись окровавленные трупы, пахло порохом. И вот эта пастораль – желтая бочка с квасом, птички поют… И я пропел уже в полный голос:
– Товарищ, простите, что вы сказали? – рядом остановился старичок с палочкой, поднял очки на лоб.
Я подмигнул старичку и быстро пошел в сторону метро.
Глава 2
Радовался я зря. По возвращению в часть меня уже ждали. На проходной стоял хмурый Незлобин, который сразу потащил меня к офицерским домам.
– Что-то случилось?
– Нас Тыква ждет у Гурьевых.
Я тяжело вздохнул. К вдове Ивана все собирался-собирался, но за неделю в Союзе – так и не выбрался. Сначала отписывался по инстанциям, заселялся, прошел еще один медосмотр. Потом какие-то пьянки-гулянки, что-то отмечали с новыми сослуживцами. Так сказать, вливался в коллектив.
– Тыква сильно злой? – поинтересовался я у Огонька.
Подполковника, который возглавлял нашу часть, звали Игнатом Степановичем Бошаром. Был он из молдаван, прошел в Осназе всю войну, даже немного успел побезобразничать в Корее. Как узнали в роте, Бошар – по-молдавски означало тыква. Эта кличка и приклеилась навсегда к невысокому и чернявому подполу. Как я понял, мужик он был мировой, о своих подчиненных заботился, выбивал всякие льготы и награды. Особенно для погибших.
– Нет, не сильно. Больше грустный… – Незлобин оглянулся.
Мы в одиночестве шли по еловой аллее к серому дому.
– Вот держи.
Огонек вытащил из портфеля пачку денег. Везет мне на бабки – прямо хоть обратно возвращайся в сберкассу.
– Продал половину кофе. Тут твоя доля. Пятьсот рублей.
– Десятками?
– Ну, так получилось… – пожал плечами Веня. – Могли вообще рублями дать.
Мы дошли до дома, поднялись на третий этаж. Позвонили в дверь, обитую бордовым дерматином.
Открыла нам круглолицая женщина с волосами, заплетенными в косу, и с заплаканными серыми глазами.
– Вы кто?
– Мы… сослуживцы Ивана… – я замялся в дверях, спросил: – Вас как зовут?
– Антонина. Проходите, ваш начальник уже тут.
Мы зашли, сняли обувь. Вдова Ивана дала нам тапки.
Тыква сидел на кухне, курил сигарету. Перед ним стояла набитая окурками пепельница. За ней портрет Гурьева в форме и рюмка водки, накрытая куском черного хлеба.
– Где вы шляетесь? – Игнат Степанович на нас мрачно посмотрел, кивнул на свободные табуретки.
Антонина подошла к серванту, достала рюмки.
– Давайте помянем Ванечку моего…
Вдова разлила водку, достала из холодильника нехитрую закуску – холодец, квашеную капусту, огурцы. Начала накрывать на стол.
– Пойдем-ка выйдем… – Подпол встал, поправил китель. – Ты, Вениамин, помоги Антонине. Мы сейчас.
Вышли на лестничную площадку, Тыква опять закурил.