– Папа, мама, все уже хорошо. Не волнуйтесь вы так, я почти здоров.
Когда они наконец ушли, я облегченно вздохнул, так как довольно трудно было исполнять навязанную мне роль сына, но как оказалось, визиты на этом не закончились. После обеда пришел младший лейтенант милиции. На фуражке пятиконечная звезда с извечным серпом и молотом, гимнастерка белого цвета, в голубых петлицах три кубика, портупея с кобурой и планшет, из которого он сразу вытащил блокнот и карандаш. Меня удивило только одно: мужику лет сорок, а то и более, а он все в младших лейтенантах ходит. После короткого представления он пожелал узнать, как я оказался лежащим с пробитой головой на улице Парижской Коммуны. Пришлось ему объяснить почти теми же словами из фильма «Бриллиантовая рука», что я шел по улице, подвернулась нога, упал, а дальше – больница.
– Гм. Значит, шел, затем оступился и упал. Все так и было? Ничего не путаешь, парень? – с явным недоверием спросил лейтенант.
– Все так, как я сказал.
– Хм! Пусть так, – в его голосе чувствовалось явное сомнение, – но ты потом, когда выздоровеешь, зайди ко мне. Авось что-нибудь и вспомнишь. Договорились?
– Хорошо, – соврал я, зная, что не приду к нему.
– Выздоравливай, Костя. До свидания.
Михалыч, все это время делавший вид, что читает, а сам внимательно прислушивавшийся к нашему разговору с милиционером, отложил газету, после чего лег, повернувшись к стенке, и уже через несколько минут захрапел. Для меня наступило время обдумать мою будущую жизнь. Новое тело и новое время я уже признал как факт, а вот линию поведения предлагалось продумать и выработать.
«Слишком большая разница лет, да и характеры, считай, две противоположные величины».
У нас был настолько разный жизненный опыт, что и говорить об этом не приходилось, не говоря уже о привычках и вкусах. Исключением из правила можно было назвать любовь к картинам, но даже здесь искусство было целью и смыслом жизни Константина Звягинцева, а у меня оно стояло на втором месте, являясь своего рода хобби. Опекаемый родителями, Костя был еще по-детски наивен, а во многих чисто житейских вопросах даже неразумен. Несмотря на внешнее благополучие, в их семье была «страшная» тайна. Его родители с молодых лет посвятили свою жизнь борьбе за счастье народа, став профессиональными революционерами, но, как оказалось, и у них были причины бояться за себя и за сына.
Если раньше они с восторгом и энтузиазмом относились к свершениям революции, то теперь их радость сменилась настороженностью и опаской. Дело в том, что родители матери имели дворянское происхождение, а это означало, что она в любой момент могла не пройти проверку классовой благонадежности и автоматически становилась «врагом народа». Именно поэтому Кирилл Иннокентьевич Звягинцев, имея пост начальника отдела в комиссариате народного образования, в 1937 году перевелся из столицы в небольшой подмосковный городок на должность заведующего отделом народного образования, а его жена, Мария Евгеньевна, стала директором школы. Переезд был совершенно неожиданным для их сына, но через какое-то время совершенно случайно ему удалось узнать правду из разговора родителей. Он был тогда мал и не придал этому большого значения, но в памяти разговор все равно отложился. Суть этого разговора, который мне достался по наследству, заключался в следующем: начались чистки среди руководящих работников, и к их семье стали присматриваться. Растворившись в глубинке, его родители благополучно пережили «большую чистку».
Благодаря усидчивости и отличной памяти Константин в июне 1940 года, в возрасте шестнадцати лет и десяти месяцев, окончил среднюю школу им. С. М. Кирова, получив аттестат, соответствующий нынешней золотой медали, что дало возможность поступить без экзаменов в один из престижных вузов страны – в Московский институт философии, литературы и истории, на факультет истории искусства. За два дня до того, как Костя попал в больницу, он ездил в Москву и узнал, что зачислен в институт на первый курс.
Проснулся от матюгальника, так я успел обозвать черный четырехугольный рупор, висевший на столбе, рядом с нашим домом. Тот захрипел, пытаясь пропустить через себя звуки какого-то марша, выдуваемого духовым оркестром.
«Дура громогласная, мать твою!» – невольно выругался я.
Первым делом посмотрел в сторону буфета, на часы. 8:03. Настенных часов у семьи Звягинцевых не было, а вместо них был будильник, стоявший в спальне родителей, и бронзовые каминные часы с двумя ангелочками по обеим сторонам циферблата, стоявшие на буфете. Откуда эти часы появились, прежний хозяин тела не знал – просто они всегда были в их семье. Я поднялся и сел на кровати, оглядывая комнату. Смотрел так, словно видел впервые, хотя для моей второй памяти вся обстановка квартиры была хорошо знакома. Несмотря на то, что наши памяти каким-то образом переплелись, никакого дискомфорта я не испытывал. Прислушался. Где-то плакал маленький ребенок. Память Кости тут же подсказала: это у Надеждиных, их младшая дочка Танька разревелась.