Рэтбоун опять воззрился на необыкновенную женщину, сидящую напротив. Да, она определенно некрасива, но в ней чувствуется большая жизненная сила. Даже когда она была спокойна, это все равно ощущалось и притягивало к ней и мысли, и внимание. И тем не менее то, что она говорила, нарушало границы приличия и почти несомненно содержало в себе элемент клеветы, подлежащий осуждению законом.
— Зачем принцессе нужно было так поступать? — скептически спросил сэр Оливер.
— Ах, ну вот, чтобы вы поняли, я и должна вернуться к началу событий! — печально согласилась графиня и, откинувшись назад, поглядела на собеседника взглядом наставницы. — Извините, если я расскажу то, что вам уже известно. Иногда нам кажется, что наши дела столь же интересны другим, как нам самим, хотя, разумеется, это не так. Все же большинство людей в нашем мире знают о романтической истории любви Фридриха и Гизелы, знают, как наш кронпринц влюбился в женщину, которую его семья не хотела признавать, и как он отказался от престолонаследия, не желая предавать любимую женщину.
Рэтбоун кивнул. Эта любовная история завладела в свое время воображением всей Европы. Это был роман века — и именно поэтому обвинение в убийстве, выдвинутое против принцессы, казалось таким абсурдным, таким невероятным… Только хорошее воспитание мешало адвокату перебить фон Рюстов и попросить ее удалиться.
— Вы должны помнить, что наше княжество очень невелико, — продолжала графиня улыбаясь, словно понимала его скептическое настроение и в то же время испытывала нетерпение. Вопреки рассудку она относилась ко всему со страстной предубежденностью. — Оно расположено в самом центре германских земель. — Женщина не отводила взгляда от лица юриста. — Со всех сторон мы окружены протекторатами и принципалитетами. Мы в самом центре волнений. Как почти вся Европа. Однако в отличие от Франции, или Англии, или Австрии, мы стоим перед возможностью объединения, хотим мы этого или нет, чтобы сформировалось одно большое германское государство. Некоторым эта идея очень нравится. — Она поджала губы. — Некоторым — нет.
— А это имеет какое-нибудь отношение к принцессе Гизеле и смерти Фридриха? — перебил ее сэр Оливер. — Вы считаете, что это было политическое убийство?
— Нет, конечно, нет! Как вы можете быть столь наивны? — ответила Зора с утомленным видом.
«А сколько ей лет и какова была ее прошлая жизнь? — подумал вдруг юрист. — Кого она любила, кого ненавидела? Какие дерзновенные мечты лелеяла? Разочаровалась она в них или, наоборот, преуспела в их воплощении?» Фон Рюстов двигалась как молодая женщина, легко и горделиво, и казалось, что ее тело полно жизненных соков. Однако ее голос был уже не юным, а взгляд — слишком знающим, слишком проницательным и уверенным в себе, какого не бывает у людей незрелых.
Рэтбоуна так и подмывало ответить сухо и официально, и он уже знал, что в его голосе прозвучит обида. Однако адвокат все же переменил свое намерение.
— Присяжные тоже будут наивны, мадам, — подчеркнул он, тщательно стараясь сохранять внешне невозмутимый вид. — Вам придется объяснить нам всем, почему принцесса, ради которой принц Фридрих поступился короной и своей страной, после двенадцати лет замужества внезапно убивает своего мужа? Мне кажется, в таком случае она должна была все потерять. Что она могла этим выиграть? Прошу вас представить мне убедительные доводы.
Монотонный шум уличного движения был нарушен криком носильщика.
Насмешливый огонек во взгляде Зоры угас.
— Мы должны снова обратиться к политике, но не потому, что убийство было политическим, — сказала она послушно. — Напротив, у него были исключительно личные мотивы. Гизела — в высшей степени практичная женщина. Вам известно, что женщин-политиков очень мало? Большинство из нас слишком импульсивны и непрактичны. Хотя это еще не преступление. Однако мне придется объяснить вам и политическую подоплеку, иначе вы не поймете, что ей пришлось бы потерять и что — выиграть.
Графиня слегка переменила позу. Даже очень небольшой кринолин, по-видимому, раздражал ее, и она явно предпочла бы обойтись без всех его преимуществ.
— Не хотите ли чаю? — предложил сэр Оливер. — Я могу приказать Симмсу принести чайный поднос.
— Я буду слишком много болтать, и чай остынет, а я питаю отвращение к холодному чаю. Однако благодарю за предложение. У вас прекрасные манеры, такие корректные… Ничто вас не будоражит. Жесткая верхняя губа, чем вы, англичане, так славитесь… Меня это бесит и в то же время завораживает.