Илья Деревянко
Смертник
ПРОЛОГ
– Ты, сука драная, не представляешь, с кем связался! – дыша густым водочным перегаром и брызгая слюнями, рычал Фока, двадцативосьмилетний чернявый амбал, с масляными глазами навыкате, один из боевиков бригады Комара, контролирующей г. Павловск Н-ской области. Фока крепко держал за воротник рубашки пожилого перепуганного мужичка-работягу – владельца старенького замызганного «москвичонка». Рядом, ухмыляясь, стояли Алмаз, Чапа и Камбала – накачанные парни лет двадцати пяти с золотыми цепями на бычьих шеях. Все трое пребывали в различной (но не ниже средней) степени опьянения и радовались нежданному развлечению, сулящему, помимо прочего, вполне ощутимую прибыль. Несколько минут назад их «Мерседес», обгоняя злополучный «Москвич», по вине пять дней не просыхающего Фоки слегка помял себе крыло. Как известно, «у сильного всегда бессильный виноват», и теперь работягу грузили по полной программе.
– Ты, блин горелый, пожалеешь, что на свет родился! – продолжал бандит, периодически с силой встряхивая свою жертву.
Голова бедолаги моталась из стороны в сторону, словно у тряпичной куклы. На пепельно-сером лице проступали бисеринки пота.
– Будешь возмещать нам материальный и моральный ущерб. Чо-о?! Денег нету?! А меня не е...т! Квартиру продашь, если, конечно, жить хочешь!
– И если сучек своих жалеешь, – гнусненько захихикал Алмаз, выудивший из кармана мужика паспорт, где в графе «дети» значилось: «Серегина Татьяна Михайловна 05.02.1970, Серегина Галина Михайловна 03.08.1978».
– Если не хочешь, чтобы мы каждой из них пару бутылок из-под шампанского в манду затолкали. Вот так-то, Серегин Михаил Владимирович! Гы-гы-гы!
– Сволочи! – прошептал Серегин. – Выродки! Как вас земля носит?!
– Ни х...я себе! – хором возмутились бандиты. – Хайло разевает, козел!!!
Кулак Алмаза врезался Михаилу Владимировичу в ухо.
– Нужно хорошенько отметелить пидораса! – предложил Фока, с размаху пнув носком ботинка упавшее на дорогу тело. – Поучить уму-разуму, а потом...
Внезапно он подавился фразой, дернулся и рухнул ничком на асфальт, получив жесткий удар ребром ладони сзади по шее. Увлеченные процессом «гружения лоха» боевики Комара не заметили, как к ним бесшумно приблизился высокий, мускулистый, хотя и заметно обрюзгший мужчина лет тридцати пяти в черных джинсах и черной рубахе навыпуск. Минуту назад выпрыгнувший из синей «девятки», резко затормозившей у обочины. Его массивная фигура странным образом не вязалась с мягкими, кошачьими движениями, а веселая улыбка на губах – с мрачным, тяжелым взглядом. В коротко подстриженных темно-русых волосах то там, то здесь виднелась ранняя седина.
– Блатуете, щенки, – ровным голосом констатировал он. – Ну-ну...
– Мамочки родные, – пробормотал Камбала, пятясь назад. – Да ведь это Парамонов! Принесла нелегкая!
– Какого хрена лезешь в чужие дела?! Давно п...лей не получал?! – взбеленился Алмаз, четыре года прозанимавшийся карате и потому чрезвычайно самоуверенный, особенно в подпитии. Тот, кого назвали Парамоновым, лишь насмешливо фыркнул в ответ, приведя хмельного «супермена» в неистовую ярость. Игнорируя предостерегающий окрик Камбалы, Алмаз выбросил вперед ногу, метя нахалу в печень, однако удар не достиг цели, а сам бандит, взвизгнув, скрючился на земле, держась обеими руками за мошонку[1].
Чапа от изумления остолбенел, и в следующую секунду сильный удар основанием ладони снизу вверх в нос привел его в бесчувственное состояние. Камбала, успевший отбежать на приличное расстояние, экзекуции не подвергся...
– У-у-у-у! – плаксиво скулил Алмаз, съежившийся на заднем сиденье «Мерседеса» и страдающий от жестокой боли в паху. – Яйца отбил, га-а-ад! Из-под земли достану падлу! Замочу в натуре!
– Скорее он тебя, – не оборачиваясь, бросил сидевший за рулем Камбала. – Лучше не трепыхайся. Авось до пенсии доживешь!
– Почему? – глухо спросил Чапа, тщетно пытающийся унять хлещущую из переломанного носа кровь. – Ты знаешь его? Кто это такой?
– Олег Парамонов. Погоняла – Смертник.
– Смертник! – нехотя пояснил Камбала. – В совершенстве владеет приемами рукопашного боя, холодным и огнестрельным оружием. Когда-то давно воевал в Афганистане. В спецназе. После перестройки работал в бригаде Клима. Год назад отошел...
– Чем занимается? – с трудом ворочая языком, выдавил Фока.
– Точно не знаю, – пожал плечами Камбала. – Вроде художник, картины рисует...
– ...Завалю! – взвыл Алмаз. – Яйца, твою мать, прям отваливаются! И-и-и!
– Остынь, не дергайся! – посоветовал Чапа. – Радуйся, что вообще жив остался! Я слыхал о Парамонове, только, к сожалению, в лицо не знал. И-эх! Нос в лепешку! Ну да ладно, заживет.
– Вы, наверное, пацаны, белены объелись? – возмутился мало-мальски очухавшийся Фока. – За нами мощная бригада! А этот ваш художник... Тьфу! Один в поле не воин! Наставим ствол, вывезем в лес... Быстренько штанишки обкакает! Уж тогда оторвемся, проучим как положено!
– Хорош базарить! – оборвал приятеля Камбала. – Ствол наставим! Ишь, Рембо выискался! Думаешь, смертник волыны[2] испугается?! Держи карман шире! Парамонов потенциальный самоубийца. Жить не хочет, но покончить с собой не может! Не из страха, а потому что православный. Церковь запрещает самоубийство. Вот он и сдерживается, не пускает себе пулю в лобешник, хотя очень хочет. Наставишь ты ствол, а он тебя мигом на запчасти разберет.
– Значит, надо сразу палить, издали, на поражение! – не сдавался Фока.
– Некоторые пытались, – вздохнул Камбала, – да ни черта у них не получилось. Будто заговоренный. Два раза Парамонова ранили, но не смертельно, а он в долгу не оставался. Стреляет, подлюка, не хуже, чем дерется!
– Погоди, я совсем запутался, – жалобно простонал Алмаз. – Если он желает умереть, то зачем не дает себя прикончить? Почему сопротивляется?
– Чужая душа – потемки, – философски молвил Чапа. – Может, из принципа... Кстати, о Комаре. Не советую ему жаловаться. По мозгам схлопочешь. Шеф вряд ли рискнет связываться с Парамоновым. Смертник в случае чего такую нам резню учинит! Не к ночи будь сказано... Яйца же твои поболят да перестанут. Лед к ним приложи, стакан водки вмажь...
Алмаз задохнулся в приступе бессильной злобы...
ГЛАВА 1
Олег Парамонов по прозвищу Смертник
Сознательное самоубийство – страшное преступление против Бога, тягчайший безмерный непростительный грех хулы на Святого Духа... Это чудовищное деяние влечет за собой... бесконечную агонию в загробном инобытии, в узах адского сатанинского мрака... Необходимо взять себя в руки, всецело собраться и устоять. Боевая задача номер один – не сорваться и выжить. В этом славная победа над дьяволом и явное посрамление нечистой силы.
А. Яковлев-Козырев, Д. Валюженин. Битва с падшими ангелами
Из черного дула «ТТ» на меня смотрела Смерть, ласково улыбалась и манила рукой. Она выглядела отнюдь не отвратительной старой каргой, как принято считать, а прекрасной дамой с чарующими изумрудными глазами. «Иди, иди сюда! – шелестел в ушах вкрадчивый голос. – Ведь это так просто! Одно шевеление указательного пальца... Иди-и-и... милы-ый!» Я прижал ко лбу пистолет с патроном в патроннике, ощутив кожей прохладный металл. «Иди-и-и, милый! Ты так устал!» Или лучше выстрелить в рот?! Чтоб наверняка! Вдруг от моего лба пуля срикошетит?! Дурацкая шутка, не правда ли? Черный юмор, так сказать! Н-да уж! Однако в рот, пожалуй, надежнее. Дуло имело почему-то солоноватый привкус. «Бах, и ты уже на небесах!» – мысленно перефразировал я известную фразу Горбатого из фильма «Место встречи изменить нельзя». Впрочем, на каких, к лешему, небесах?! В аду! «Самоубийство – прямое жертвоприношение сатане», – вспомнились слова священника, которому я недавно исповедовался. Неожиданно мой взгляд упал на висевшую на стене икону с изображением Христа Спасителя. В голове сразу прояснилось, и мне стало стыдно. Господи! Что я творю! Прости, господи!!! Опять нечистый попутал! Я медленно положил «ТТ» на диван, глубоко вздохнул, затем решительно вынул обойму и передернул затвор, выбрасывая патрон из патронника. Нет, сатана! Не получишь ты от меня такого подарка! Не дождешься, морда гнусная! Даже не мечтай! Сквозь незашторенное окно виднелось ночное небо с огромным сияющим диском полной луны. От него веяло холодом. Зябко поежившись, я убрал оружие в тайник и закурил сигарету. Спать не хотелось, а снотворное, как назло, закончилось еще вчера. Часы показывали начало третьего. Похоже, заснуть до утра не удастся. Если б поработать, дак нет! Экономический и политический кризис в стране конца августа – начала сентября 1998 года совпал с моим собственным творческим кризисом. Пришла беда – отворяй ворота! Причем замысел картины-то был! Хороший замысел, светлый! Я хотел нарисовать мать с маленьким ребенком, стоящую посреди зеленого поля, со стройной березовой рощей на заднем плане, однако вскоре увидел, что вместо доброй русской женщины на холсте появляется злобная ведьма сомнительной национальности, а ведьмино дитя вообще-то не приведи господи! Или это зеркальное отражение нашей сегодняшней жизни?! Вполне возможно! От моей ведьмы исходила едва ли не физически ощутимая аура зла. Не иначе, бес у меня за спиной стоял, «помогал» в творчестве, падла! Не желая будить в потенциальных зрителях дурные инстинкты, служить орудием в лапах нечистой силы, я убрал от греха подальше краски, кисти, холст, мольберт... И вот уже неделю места себе не нахожу. Тоска навалилась. В пору плакать от безысходности, да слез нет. Иссякли. Напиться вдрабадан?! Тоже не выход. Еще хуже будет. А дьявол тут как тут, к самоубийству склонить пытается. Мразь! Кстати, подобные попытки он предпринимал несчетное количество раз на протяжении нескольких лет. Если б не вера православная, не помощь ангела-хранителя[3], я б давно разнес себе череп... Нет, сволота рогатая, не дож-дешь-ся! С легкой руки Клима братва прилепила мне погонялу – Смертник. Думают, будто я жить не хочу, ищу смерти, специально на нее нарываюсь. Они правы лишь наполовину. Жизнь свою я действительно ни в грош не ставлю, более того, она мне опостылела хуже горькой редьки, однако просто так прикончить себя я не позволю. Спровоцировать экстремальную ситуацию, а потом с нетерпением дожидаться, пока тебя замочат, не делая попыток к сопротивлению, – тоже разновидность самоубийства. Значит, этот вариант отпадает. Бога не обманешь! Придется ковылять по жизни дальше. Ладно, как-нибудь перекантуемся!.. Сигарета догорела до фильтра. Затушив окурок в стеклянной пепельнице, я прикурил новую. Вспомнился сегодняшний инцидент на шоссе, комаровские сявки вконец оскотинились. Грузят беззащитного работягу, с хлеба на квас перебивающегося. Волки позорные! Мало я им вломил, надо б раза в три поболе, чтоб всю оставшуюся жизнь на аптеку работали. Куда Комар смотрит?! Неужто трудно навести порядок среди «шестерок»? Любой беспредел рано или поздно к беде приводит. Господь все видит. Не спрячешься от Него! Хотя Комар, по правде сказать, дурак полнейший и по жизни засранец. Мнит себя круче вареного яйца. Спеси больше, чем говна в городской канализации. Физиономия надменная, повадки барина, вернее, не барина, а внезапно разбогатевшего лакея: самодовольством сочится, как протухший мертвец зловонной слизью, пальцы постоянно веером растопырены... Не понимает кретин одной элементарной вещи – в любой момент он может очутиться на том свете (судя по всему, отнюдь не в лучшей его части) или за решеткой. Человек предполагает, а бог располагает. И никуда ты от этого не денешься, чего бы там о себе не воображал!.. Время, казалось, замерло. Стрелка часов застыла в глубоком параличе. Тик... так... тик... так... Ощущение времени весьма субъективно. Когда тебе хорошо – оно несется галопом, когда плохо – тащится, словно полудохлая улитка. Тик... так... Ничего не существует в мире, кроме тоски, безмолвной ночи за окном, часовой стрелки-паралитички да забитой окурками, смердящей пепельницы... Сколько я выкурил сегодня? Две пачки? Три?.. Скоро дым из ушей пойдет... Пронзительно заверещал телефон. Вздрогнув от неожиданности, я поднял трубку.
1
Парамонов применил, по всей вероятности, следующий прием: погасив удар подставкой локтя и небольшим поворотом туловища в сторону атаки, прижался к конечности Алмаза, дуговым движением снизу зафиксировал ее, одновременно проведя удар ногой в пах, не меняя ритма движения, сблизился с противником и сбил его с ног.
3
После крещения в Православной церкви к каждому крестившемуся человеку Бог приставляет ангела-хранителя.