– Молодец, – одобрил экипировку Ники проводник. – Этот парень знает толк в защитном обмундировании.
Хорошо еще в пример другим новобранцам – так он называл по старой привычке тройку новичков, выразивших желание посетить Зону – не поставил. Любая похвала начальства способна с первых минут вбить клин в отношения между подчиненными. Тогда как ругань наоборот, сближает.
Сразу после похвалы, Грек взялся читать нотацию. После первых же слов "мой приказ не обсуждается, это – закон, если я прикажу стоять, то будь вы хоть по жопу в дерьме", Ника мысленно отъехала.
Девушка следила за тем, с каким воодушевлением Грек объясняет правила поведения в Зоне, как горят его глаза с полопавшимися кровеносными сосудами. Она смотрела на большой нос с крупными порами, казалось, живший на отекшем лице отдельной жизнью. На щеки, выбритые до синевы, на тонкие губы. Весь он был как гриб боровик – крепкий еще мужчина сорока с лишним лет, с широкими плечами и едва наметившимся животом. Пока он говорил, Ника думала о том, что этот человек нашел свое призвание, и заключалось оно в том, чтобы время от времени иметь возможность произносить вот эту самую фразу "мой приказ – закон".
– Слухай сюда, хлопец. – Добродушный взгляд проводника вдруг стал проникновенным. – Вижу, неинтересно тебе, о чем тут разговоры разговаривают. И то правда, не стоит так голову напрягать, если жить тебе осталось всего ничего. Звать тебя как будем?
Ника открыла было рот, чтобы придумать себе достойную кличку, типа Меченый. Но рот так и остался открытым. Грек перебил ее.
– Можешь не отвечать, Очкарик. И так все ясно.
Так и стала она Очкариком.
С Крабом, например, тоже все было ясно. У него на левой руке срослись два пальца – средний и указательный. Невысокий, сутулый, с жестким взглядом темных глаз, спрятанных за набрякшими веками, он также спорить не стал.
А вот с Максом все сложнее получилось. Высокий, с уверенным разворотом плеч, со стриженной под ноль головой, отчего торчащие уши напоминали ручки у кастрюли, он ни за что не захотел откликаться на то, что придумывал, напрягая голову, матерый проводник. Не одобрил новичок гордое "Лось". Так же отнесся к недоброжелательному "Бычок". И упрямо сжал губы на совсем уж, с точки зрения Ники, необъяснимых "Гвоздь" и "Шило".
– Я – Макс, – в сотый раз повторил он и Грек сдался.
– Хрен с тобой, – махнул он рукой, – будешь сто первый Макс. Все равно наше с тобой знакомство до первого выкрутаса. А мертвяку все равно, под каким номером он в списке. Триста баксов с носа – такса у меня одна. Поведу до бара "Сталкер" через Темную долину. Живы останетесь – считайте всему научились. Иногда… но редко, такие вот счастливчики по второму разу в Зону просятся. Тогда уже меньше возьму.
Новобранцы покивали головами, и истовее всех кивала Ника. Так, что едва очки с носа не свалились. Радовало одно: без лишних прелюдий в Зону уходили тем же вечером. Каждая минута промедления грозила обернуться вечностью, но другого выхода Ника не видела. Идти в Зону без проводника затея настолько безумная, что можно было не сомневаться: вряд ли ей самой удастся доползти живой до колючей проволоки. А с Греком будет видно. День – другой, она поймет, что к чему, и у бара "Сталкер" оставит команду. Грек не будет возражать. Что ему? Свои три сотни баксов он уже получил. А от бара до деревеньки Боровая – рукой подать. Доберется как-нибудь…
Труба тряслась, громыхая проржавевшими стыками. Уже впереди маячил темный провал выхода, когда Грек подал знак остановиться. Загрохотала проезжающая по насыпи машина. Замерла в ожидании тройка новичков. Труба дребезжала и гудела. Было видно в светлом отверстии выхода, как сверху посыпалась земля.
Ника с тревогой ждала, когда шум машины начнет отдаляться, но не тут-то было.
Машина остановилась прямо за насыпью. Слышно было, как открылась дверца. По насыпи кто-то ходил. Шум шагов эхом отдавался в трубе.
– Угости сигареткой, Серый. – Просительный голос, казалось, раздался у самого уха.
– Достал ты меня, Ванюкин. – Вальяжный голос от души растягивал гласные звуки.
Судя по всему, Серый все же поделился с приятелем. Голоса стихли, и долгое время стояла тишина.