В рядах вермахта зарождалась тревога. Люди начинали понимать, насколько абсурдно и бесполезно было продолжать борьбу. Молодые парни были сыты по горло, они надеялись только на чудо, на быстрыйконец. Здесь, на линии фронта, ненависть к партии (и к партийным шишкам) была повсеместной, это чувство разделяли все — от самого простого солдата до офицеров из Генерального штаба. Все говорили одно: «Гитлер должен быть устранен, иначе все пойдет псу под хвост, это вопрос времени».
Но, к сожалению, мы, солдаты, не могли сделать ничего. Мы могли только выполнять приказы и совсем не влияли на ситуацию. И, пока не получим приказа, мы не можем допустить, чтобы русские вальсировали по нашей стране, чувствовали себя как в гостях и знакомились с нашими женами.
День и ночь мы думали о происходящем, а по вечерам собирались в казармах М.Р. (военной полиции) и разговаривали. Там собиралась маленькая группа проверенных людей, откровенно обсуждавших то, что было у всех на уме. Нам помогали украинцы из Hiwi (отряды вспомогательных рабочих) и все, у кого были причины скрываться от русских, — они брали место встречи в плотное кольцо охраны.
Военные привезли сюда этих парней вместе с женами и детьми. Они выдали им черную форму, сколько угодно оружия и позволили им жить свободно. И в их распоряжении оказался целый отряд преданных, безжалостных типов, поднаторевших в розыске и уничтожении партизан в округе.
Нужно было хорошо знать позицию и убеждения этих проверенных и закаленных в боях жандармов, тогда не составляло труда догадаться, насколько быстро и умело эти черные дьяволы реагировали на малейший сигнал, молчаливо и верно действовали, вне зависимости от того, с кем им приходилось сражаться. Сплотившиеся еще на Кавказе, эти отличные вояки делились друг с другом всем до последней крохи хлеба, радостью и горем, именно им, кстати говоря, мы обязаны исчезновением некоторых партийных паразитов. Нет, на самом деле, никогда больше я не испытывал чувства такого нерушимого и безоговорочного единения, как тогда.
А если мне случалось проявить любопытство, то кто-нибудь из них, хорошенько выпив, откровенничал и рассказывал о том, как поступали с теми бывшими сослуживцами, кто сотрудничал с красными. Вырезали на животе и груди свастику, пальцы рук и ног по одному прибивали к доске, а язык вырывали — он оставался живым и мучился еще несколько часов. А иногда могли привязать колючей проволокой к дереву и под ногами разжечь костер. Еще один подавился своими собственными гениталиями. Подобных историй мне приходилось слышать очень много. Для этих никогда не трезвевших «защитников прав и порядка» такое понятие, как «гуманность», потеряло свое значение.
Однажды ночью кто-то украл мой старый добрый маузер. Нужно было каким-то образом вернуть его, и я мог надеяться только на военную полицию. Гауптман, недолго думая, пообещал мне найти пистолет в течение дня. Еще он посоветовал мне поговорить с начальником полиции о вознаграждении, и тот тут же сам появился перед нами. Он и его люди знали о маузере, у всех загорелись глаза, когда они услышали сумму вознаграждения. Вся компания тут же отправилась к месту нашего постоя.[47] Пока одни перекрыли все дороги к ферме, другие, как крысы, шныряли по комнатам и вели обыск. Мы ждали неподалеку, покуривая сигары и выдвигая версии, кто мог оказаться вором. Кто-то из них сказал: «Я верну тебе оружие во что бы то ни стало. А потом я приведу вора, и мы прикончим его! Мы на фронте, я буду судить кражу оружия по военным законам!»
Я почувствовал тревогу и начал проклинать себя. Ни в коем случае я не позволю лишить кого-то жизни. Я ухитрился взять с них обещание не искать вора. Пистолет нашли, он был зарыт в сене рядом с жилыми казармами. Вор, несомненно, наш знакомый с дурной репутацией, провел весь день в страхе.
Через три недели, для нас по крайней мере, военные действия были закончены. Разместившись в кузовах грузовиков, мы отправились на ближайшую железнодорожную станцию. Мы прибыли домой в самый разгар сбора урожая, полные новых впечатлений.
Последовала череда месяцев, полных тяжелой работы; им было суждено стать последними в этом роде. Сейчас остались лишь воспоминания о доме, саде и семье — о родине. В ноябре прошли еще одни двухнедельные курсы в М[илау, Млава], в Польше, обучение строителей противотанковой обороны. Инструкторами были заслуженные и удостоенные наград бойцы, специалисты в своей области. Это были мирные и интересные деньки, я тогда отдохнул. Между тем не только разрушенные города подвергались постоянным бомбежкам, но и шло отступление на всех фронтах, «по стратегическим причинам». Мы видели, как все рушится, но пока что не верили, что русские могут перейти границу Германии. Перевозить семьи на запад было запрещено, а ехать под бомбы было бы безответственно — в любом случае пришлось бы бросить дом и ферму.