Каждый из нас мечтает как можно скорее поправиться и покинуть лагерь. Лучше уж существовать в самых тяжелых условиях, чем здесь, где голод и смерть — твои постоянные соседи. К счастью, у нас тут хоть клопов меньше. Зато гораздо больше вшей и мух, которые ничуть не лучше. Как и прежде, бинты и лекарства — большая редкость. С нашим питанием мы слабеем и опухаем — тифозная лихорадка сопровождается водянкой. К тому времени у меня появились еще открытые раны, в дополнение к уже имевшимся двум. Если лечь, подняв ноги на поставленные под углом дощечки, отеки чуть спадают. Доктора, поляк и немец, предлагают мне ампутировать ноги, чтобы предотвратить появление некроза кости, гангрены или заражения крови. Но эта идея как-то не очень вдохновляет меня, поэтому наотрез отказываюсь.
И здесь смерть собирает неплохой урожай. Я на койке под номером 15 в палате номер 5. Отсюда наблюдаю за прибытием и отбытием больных в другие помещения и бараки. Только за неделю могильщики забирают около 11 человек из моей палаты. Пока эти люди были живы, многие из них сидели напротив меня, просили записать их домашние адреса и разыскать их родственников. Даже самые крепкие из них отдавали себе отчет, что выжить здесь можно только чудом. Какое-то время со мной лежал пастор, и однажды я спросил его, не утешить ли ему этих недужных. Пастор был явно смущен и попросил меня не требовать от него невозможного. А когда мы однажды днем обнаружили еще пару трупов, мне показалось, что он был даже рад этому. Мы решили не докладывать о них до утра ради того, чтобы урвать для себя пару лишних порций хлеба, полагавшихся умершим.
Еще мы сумели припрятать их жалкое имущество (хотя за это нам тоже грозили всевозможные кары), а потом обменять его на хлеб и горсть табака у людей, приходивших сюда из-за территории по своим делам, — тем тоже нужно было как-то жить. Лишь одно могло спасти нас — еда. Мы рвали траву и сорняки, засушивали и добавляли в еду. Однако на Рождество лагерь распустили. Однажды приходит комиссия во главе с неприятным типом в белом халате врача, обходит палаты, требуя от каждого раздеться. Упомянутый тип издали осматривает всех сначала спереди, потом сзади, а его секретарь делает пометки у себя в списке.
Это порождает слухи о том, что теперь всех отправят в лагерь П[отулиц; Потулис], а уже оттуда развезут по домам. Наше настроение улучшается. Наконец-то выберемся из этой зараженной дыры. Хуже, чем сейчас, просто быть не может. И вот наши грузовики проезжают по знакомым улицам Бромберга в П[0тулиц], расположенный в лесу в 20 километрах от Бромберга.
Нас встречает П[отулиц], маленький чистенький городок. Мы видим первый строй милиционеров. Нас размещают на верхнем этаже громадного запущенного здания, где мы ждем, что нам скажут. Двери и окна открыты, и закрывать их категорически запрещено. Ледяной холод снимает остатки слабости и усталости. Кажется, под нами кухня. Мимо проходит дежурный, польский офицер, и мы просим у него еды — нам везет, потому что вскоре после его ухода перед нами появляется большой чан дымящегося, вкуснейшего супа из репы. Затем второй и третий, который мы, хоть убей, доесть не можем. Решив, что вышеперечисленные события знаменуют перемены к лучшему, мы не обращали внимания ни на холодную ночь, ни на холодный деревянный пол.
Колокольный звон поднимает лагерь на ноги засветло. По второму сигналу три четверти часа спустя мы собираемся на большом квадратном плацу, где нас распределяют на дневную работу. Женщины стоят рядами по 10 человек с одной стороны, мужчины — с другой. Начальник лагеря вместе с польским комендантом обходит колонны и формирует группы для работы на день. Группы, предназначенные для работ за территорией, уходят. Очень быстро плац пустеет. Почти 3000 человек отправили в распоряжение kierowniki (польского начальства и владельцев предприятий) на 12-часовой рабочий день.
В первый день проходим гигиенические процедуры, а потом моемся. Все вещи заключенных содержатся в полном порядке. Здание новое, построено немцами под распределительный лагерь. Парикмахерам было приказано полностью обрить все волосы на теле. Даже женщин бреют наголо. У нас, военнопленных, есть преимущество — нам оставляют волосы на голове. Все остальное полностью оголяют. Женщины и девушки с голыми черепами обретают вид пациенток психиатрической больницы.