На следующее утро надушенный юноша в перчатках и форме ведет меня в администрацию. У него на плече болтается автомат совершенно нового типа. Появляется и тот самый офицер, кто в свое время недоумевал по поводу нашего прибытия сюда. Очевидно, захотел лично сообщить мне радостную новость — коротко объяснил мне, что я свободен и могу идти домой.
— А к чему, — спросил я, — столько вооруженных охранников?
— Так положено!
И польский офицер, который всегда вел себя очень достойно, протягивает мне пачку сигарет. Я свободен.
У этого расфранченного солдатика, ответственного за мою перевозку, возникла проблема, он должен доставить заключенного из тюрьмы, но не в тюрьму. Следовательно, в его обязанности не входит следить за мной, и скоро у нас состоялся разговор по этому поводу. В его бумагах значилось, что меня нужно отправить в П[отулиц],' откуда через несколько дней меня отвезут к Одре. Дам ли я ему честное слово, что не сбегу?
— Да, я даю честное слово.
— Ты ничего не имеешь против того, если мы отправимся в П[отулиц] на день позже? Я хочу немного свернуть с маршрута и навестить своих друзей.
— Вполне меня устраивает.
— Отлично, а теперь давай-ка немного поклюем.
Разговор происходит в купе вагона поезда, которое молодой солдат занял силой для себя и для якобы опасного государственного преступника, которого сопровождал. Он ставит свой набитый портфель на столик. Из недр сумки появляются громадные бутерброды с колбасой, бутылочка шнапса. Мои вкусовые рецепторы переживают давным-давно забытые ощущения, а вот желудку, видимо, грозит возможное несварение. Обильную еду завершают шнапс и сигарета.
Мы сходим на какой-то незнакомой станции, идем в город. Минуем гостиницу, потом возвращаемся и заходим в нее. Оказывается, моего охранника тут хорошо знают. Его бумажник битком набит злотыми, а сумка едой. Бутылки так и мелькают у меня перед глазами. В Польше пьют прямо из бутылок, если только не требуется продемонстрировать хорошие манеры, в таких случаях алкоголь разливают по кофейным чашкам. Скоро поляки раскраснелись от выпитого. Пока я сижу в теплой кухне, наполняя карманы хлебом и колбасой, пожертвованной мне гостеприимной хозяйкой, между ними возникает перепалка, переходящая в ссору. Потом я подхватываю своего нетвердо стоящего на ногах охранника, беру его автомат и вытаскиваю на чистый морозный воздух.
В следующем городе он приходит в себя, мы ищем место для ночевки, и он решает потеснить своего друга (мэра города). Его жена готовит нам еду и мягкие постели в их собственной спальне. Автомат болтается на спинке кровати, о нем благополучно забывают до самого утра.
После хорошего завтрака этот цветущий вояка отправляется навестить своих друзей вместе со своим подопечным немцем. Этот день, да и последовавшая за ним ночь, ничем не отличаются от предыдущих. В целом, я доволен, что моему желудку удается переваривать непривычные яства. После непродолжительной поездки на поезде останавливаемся в старинном Н[ейкеле], где меня судили. В тихом пивном баре я при помощи ножа и стирашки меняю даты на сопроводительных транспортных бумагах.
В П[отулиц] прибываю со смешанным чувством. Ждет ли меня очередной карантинный срок? Если да, то я надеюсь, что меня отправят в ближайшие несколько дней.
Процесс регистрации вновь прибывших не изменился с тех пор, как я был здесь последний раз. Нужно заполнить заново персональную анкету. Сначала я протестую против моего причисления к гражданским преступникам, но служащая убеждает меня согласиться.
Ожидаемый транспорт по большей части предназначен для гражданских заключенных. Как солдат, я вряд ли смогу туда попасть. И чтобы помочь мне, она якобы «случайно» берет другую форму для заполнения, как я убедился впоследствии, это здорово мне помогло.
Мой бывший начальник, который узнал о моем прибытии от моих сотоварищей, значительно сократил срок моего пребывания в карантине, который обычно составлял 3 недели. Он явился за мной уже на третий день и забрал к себе в каптерку. Мне пришли 2 посылки из США. Мне удалось убедить поляка выдать мне посылки, с условием, что я разделю с ним содержимое. Несмотря на это, я был очень рад, особенно когда обнаружил в одной из них два шерстяных свитера. Их пришлось сдать в комнату хранения, и позже они бесследно исчезли оттуда.
Затем последовали 7 месяцев ожидания (а точнее, 7 месяцев тяжкого труда), снова истощившие меня до предела. Плохой сон — атаки клопов были невыносимы, скудная еда и непомерно большие рабочие нормы в сочетании с изматывающими душу опасениями, что начальник не включил меня в список готовящихся к возможному освобождению, — все это со временем подточило силы. На меня накатывали странные приступы слабости и головокружения, сопровождавшиеся сильным потоотделением, чего никогда не было со мной прежде. Кроме того, руки и ноги отекали.