— Щенок… — прошипел Брутус, и рука его рванулась к лицу Адамаса. Тот даже не успел зажмуриться и потому сумел увидеть всё, что последовало за этим ударом.
За долю секунды до того, как лезвия должны были проткнуть не такие уж стойкие к подобному импланты, Стиан, всё это время качественно изображавший безвольное тело, бросился Брутусу в ноги, утянув за собой и промедлившего сормаха. Вместо глаза Адамаса «когти» ауриса по касательной прошлись по лицу самого тераса, оставив четыре рваные раны от брови до губы — и, уже падая, оба они оказались под автоматным обстрелом. Брутус взвыл, получив подряд две пули, разнёсших его левое плечо и бок под рёбрами, Стиана ранили в верхнюю часть груди, но это не помешало ему ещё в полёте развернуться и подсечь ноги Адамасу, чтобы и он не стал мишенью. Хорон свалился мешком, не в силах соображать и на одних рефлексах прицельно пиная охранника Стиана, пытавшегося встать.
А ещё через миг сверху на них брызнуло тысячами и тысячами осколков от пробитых кем-то окон, и думать оказалось совершенно некогда.
Аспитису с самого детства было интересно узнать, как он умрёт. Начитываясь книгами — всеми подряд, без разбора, лишь бы не замечать унылую реальность вокруг, в которой у него не было ни прав, ни перспектив, — он раз за разом принимал на себя смерти персонажей. Тогда он не знал ещё, что, модифицированный одним из штаммов альмеги, его организм при благоприятных обстоятельствах пережил бы и несколько пулевых ранений подряд, и большую потерю крови, и отравление, поэтому представлять было достаточно занимательно.
Второй вопрос, который Аспитис пытался в то время для себя выяснить, это будет ли его смерть справедливой. То, что в мире нет этой самой справедливости, он понял тоже очень рано: откуда бы она, в конце концов, взялась, когда любовь родителей и всевозможные лавры доставались его старшему брату лишь потому, что он старше — а не умнее, благороднее и ещё тысячи различных превосходящих качеств, которые Аспитис искал в нём и всё никак не мог найти. Но, раз уж здесь ему так не повезло, а судьба человека по всем канонам вроде как должна быть уравновешена, может, ему хотя бы достанется умереть так, чтобы претензий не было? Не просто выйдя, например, на улицу и получив кирпичом по голове, который все эти годы лежал на крыше и дожидался именно тебя, чтобы наконец упасть. А, допустим, проиграв могучему сопернику, с которым вы равны, но в какой-то момент он оказался умнее. Ты сделал всё что мог. И потерпел поражение. Всем спасибо, все свободны.
Постепенно желание именно такого окончания жизненного пути стало для Аспитиса его смыслом и личной, никому не понятной одержимостью. Может быть, потому он всегда и совался в самое пекло, что был полностью уверен: раньше, чем он посчитает, что сделал для себя и мира всё, на что был способен, он не умрёт. И даже пример Квазара, одного из лучших друзей, ушедшего слишком рано — хотя и достаточно красиво, как и многие Страховы до него, — ничуть не поколебал Аспитиса в этой уверенности.
Собственно, с честью приняв своё поражение от неведомого лидера «Атра фламмы» — «Чёрное пламя», надо же было придумать название, да ещё и по-латыни, — отказавшись в одно мгновение от всевозможных безумных попыток повернуть ситуацию себе на пользу и выйдя на тот самый балкон, где, очевидно, в голову ему должна была прилететь пуля, Аспитис думал именно о том, справедлива его смерть или нет. Вроде и проиграл вчистую, по всем статьям, шах и мат, как договаривались, а вроде и по-глупому всё получилось. Его ведь предупреждали не лезть в это змеиное гнездо. Что бы стала делать эта «Атра фламма», не заполучив столь благодарного зрителя? Домино и Адамаса можно было выловить и без такого количества шума, а на северных предприятиях свет клином не сошёлся. Перевес — это одно, тайное обладание совсем другое. Шоу однозначно было рассчитано именно на него.
А он просто позволил себя увести. Аспитис сощурился на яркое летнее солнце, так ослепительно отблёскивающее в стёклах стоящего напротив дома, что и не поймёшь, где конкретно там засел снайпер. Да, он поддался. Уже, наверное, не так уж важно кому: «Атра фламме» или собственной гордыне — поддался, подвёл союзников, да и погибнет как дурак. Стоило пятьдесят восемь лет трепыхаться, чтобы в итоге так бездарно сойти со сцены!..
Не давая бессильной злости охватить себя в эти последние минуты, Аспитис ещё раз пробежался взглядом по окружающим домам и едва сдержался, чтобы не посмотреть на часы. Это отдельная пытка, что ли, такая — дожидаться, пока тебя пристрелят? Кажется, он начал рано уважать своего нового врага, раз уж тот даже солдат своих вымуштровать не способен. С другой стороны, кто потом будет знать, сколько тут с ним возились?