Геометрические линии этого плана имели свою логику, хотя ни Шрадер, ни Хазенклевер не могли сказать, насколько реалистичен их план. Да и о каком реализме можно говорить при полном отсутствии тяжелой техники. Тридцать секунд, которые дали им артиллеристы в центре города, казались полной бессмыслицей, однако Хазенклевер склонялся к тому, чтобы все-таки ими воспользоваться. Этого времени будет достаточно, чтобы отвести солдат назад к тому дому. И он вернулся в уцелевшее строение, не поставив в известность Шрадера.
Фрайтаг посмотрел на дом. Затем на «Гамбург». Где-то посередине между этими двумя строениями в дыму маячил искореженный остов моста через Ловать. Эта картинка, словно налипшая на поле зрения, в данный момент уже не играла никакой роли. Он посмотрел на своих солдат, на пулемет и треногу, которые они тащили с собой. Он посмотрел на Кордтса и его солдат — в данный момент те крадучись пробирались мимо него. Им предстояло начать контратаку, выманить на открытое пространство русских, которые вполне могли найти укрытие в доме. Кордтс посмотрел в его сторону и что-то сказал, но Фрайтаг не расслышал его слов из-за стоявшего грохота. Зато они протянули друг другу руки, словно прощаясь. А пока они прощались, мимо Кордтса прополз Шрадер.
Фрайтаг увидел Хазенклевера. Тот стоял на углу дома, словно не знал, как он там оказался и что ему нужно. В его планы явно не входило идти вместе с ними. Хазенклевер разговаривал с первой командой пулеметчиков — те уже установили свой пулемет на углу дома. Осознание того, что их сейчас ждет, вызывало страшное напряжение, давило огромным грузом. Фрайтагу казалось, будто череп его раскалывается изнутри. Неожиданно в памяти всплыло воспоминание, крошечная частичка, зажатая между сводом черепа и тем, что волной поднималось снизу. Ему вспомнилась вылазка многомесячной давности, вспомнились окопы за пределами города, та, другая их боевая операция после «Хорька», в атаке на который ни он сам, ни Кордтс, ни другие его сегодняшние боевые товарищи, слава богу, не были задействованы. Опля! Опля! Опля! Это Хазенклевер пересчитывал их в тот день, одного за другим, когда они направлялись на ничейную землю. Был ли там Шрадер — этого он не помнил, как, впрочем, не помнил и других офицеров, хотя, по идее, наверняка Шрадер там был. Если бы он повернул голову вправо или влево, то увидел бы не одного, так другого, однако картинка возникала лишь тогда, когда он смотрел прямо перед собой. Хазенклевера он также не видел, лишь слышал его голос, когда он пересчитывал их по головам — опля! Опля! Опля! Когда же очередь дошла до самого Фрайтага, Хазенклевер исчез. Охваченный волнением, он бросился вперед, преодолевая расстояние между собой и тем, кто шел впереди него. Но в того солдата попала пуля, и он упал — упал прямо в его распростертые объятия. При этом Фрайтаг уронил собственную винтовку в грязь.
Даже эти вполне приличные ребята — например, как его приятель Кордтс, — не знали, как к этому отнестись. Ведь не Бельцман и ему подобные, а Хазенклевер игриво пересчитывал их, посылая на верную смерть. Кордтс позже сам сказал ему об этом после того, как все закончилось. Иногда его слова были очевидны как воздух или вода, и в тот единственный раз у Фрайтага не нашлось ни единого словечка, чтобы добавить. Да. И что в этом такого?
Впрочем, вряд ли он все это помнил, по крайней мере, не сейчас, не в данную минуту, хотя ожидание тянулось довольно медленно. Однако в такие мгновения в голову приходило нечто конкретное — дом, «Гамбург», мост через Ловать. Скорее серия картинок, что на мгновение всплывали в его сознании под самым сводом черепа и тянули за собой все, что было с этим так или иначе связано. Опля! Он посмотрел на угол дома и увидел, что Хазенклевера нет, он ушел внутрь.
А потом все началось.
С ними был Шрадер.
— Ждите, пока мы не проведем зачистку этого места. Тогда выходите. Я дам сигнал.
Шрадер вернулся к группе Кордтса, и они двинулись в развалины. Нести им было почти нечего, и, поскольку их плечи не были обременены ношей, двигались они довольно быстро. Не дойдя пятнадцати метров, последний солдат потерял равновесие и отчаянно замахал руками, чтобы не упасть. Винтовку он швырнул в окно, а сам рухнул перед ним на колени. Затем все-таки поднялся и забросил ногу на подоконник. Товарищи помогли ему, и, схватив за руки и за ноги, втащили внутрь. Они дошли!
Фрайтаг почувствовал на плече чью-то железную хватку, и колени его тотчас сделались ватными. Опять этот Хазенклевер!
Было видно, что что-то не дает ему покоя. Он выпалил какие-то слова, но что именно, Фрайтаг не понял. По-прежнему не выпуская Фрайтага из своей железной хватки, он посмотрел на часы, а затем окинул глазами уцелевший дом. Пулемет, установленный на углу здания, уже поливал «Гамбург» и прилегающие к нему руины огнем.
Больше всего досталось, конечно, «Гамбургу». Секунда за секундой с душераздирающим воем на него обрушивались снаряды. Тридцать секунд. И Фрайтаг, и Хазенклевер, и другие, кто сейчас стоял на углу, находились слишком близко к нему и поэтому лишь изредка бросали косые взгляды в ту сторону. Краем глаза Фрайтаг заметил, как часть дома взлетела в воздух, а в следующее мгновение он сам рухнул на землю, чуть не потеряв сознание. Но затем некая великая сила — нет, не снаружи, а внутри него — подняла его на колени. В таком положении он ждал, пока закончится артобстрел, и лишь потом снова поднял глаза.
Он увидел, как в клубах дыма к дому на ощупь пробирается Шрадер с группой солдат. Еще один солдат вышел наружу. Казалось, они не могли понять, где находятся, и, чтобы убедиться, им нужно было выползти наружу. Однако стоило им высунуться, как они тотчас поспешили внутрь. Вокруг царил такой хаос, что в первые мгновения Фрайтаг не мог понять, остался ли дом стоять на своем месте. Единственное, что он видел точно: здание окутано клубами дыма.
— Слава богу, — произнес чей-то голос. Ну, конечно же! Хазенклевер. — Слава богу! Я думал, они все погибли. Ну, слава богу, это он. А теперь вперед!
В одном из окон, словно богиня судьбы, возвышался Шрадер. Он посигналил им рукой.
Фрайтаг и остальные солдаты двинулись дурацкой, утиной походкой, сгибаясь под тяжестью пулемета и другого снаряжения. Они то и дело оступались, когда чья-нибудь нога попадала в ямку или натыкалась на камень или торчащую доску. Несколько раз кто-то терял равновесие и падал, и тогда враг открывал огонь. Последние несколько метров были трудными. Казалось, будто они не столько идут шагом, сколько катятся, словно перекати-поле. Последний рывок, и они уже передавали пулемет и ящики с боеприпасами в окна дома. После этого они запрыгнули внутрь сами. Фрайтаг тотчас поднялся на ноги и схватил Шрадера за грудки. Не получив от него вразумительного ответа, он принялся кричать, вглядываясь в пыльную завесу, что повисла между рухнувшими балками.
Кордтс лежал в темноте и дыму, прижатый к земле обрушившимися на него балками перекрытия, и кричал. Им овладел такой ужас, какого он еще ни разу в жизни не испытывал, — ему было страшно быть похороненным заживо. Нет, он не задыхался, можно сказать даже, совсем не задыхался. Просто его прижало к земле в страшно неудобной позе, и он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Головой вниз, ногами вверх, одна рука вывернута назад и прижата его собственной спиной. Затем он умолк, попытался унять панику. Однако та упорно пыталась взять над ним верх.
— Помогите! Помогите! — несколько раз как можно громче позвал он на помощь. Увы, ему только казалось, что он кричит. Затем Кордтс попытался расслабиться и несколько мгновений лежал спокойно. Ему были слышны чьи-то голоса. А затем он впервые ощутил боль. Да, ему было больно, но паника была куда страшнее. Как только он об этом подумал, боль отступила, ушла, как радиосигнал, стоит только слегка сдвинуть тумблер настройки. Этот жуткий страх начинался где-то в конечностях и постепенно подкрадывался к мозгу. Кордтс простонал и завертел головой вправо-влево, словно у него вот-вот начнутся конвульсии.