Пальцы стиснули костяную рукоять. Тело лежит на левом боку, ноги поджаты к выпотрошенному животу, вывернутый наружу брюшной жир — бугристый, жёлтый — трётся о колени. Рука с ножом отведена за поясницу. Кончик клинка не дрожит, он пляшет, как эпилептик на адской сковородке. Несколько попыток не приносят ничего, кроме порезов на ягодицах. Нет-нет-нет, так ничего не выйдет. Истерзанное тело с трудом садится на полу, скрестив ноги. Ослабшая рука с ножом отправляется в пустое чрево, и ниже, мимо мочевого пузыря, минуя тазовые кости, огибая позвонки. Здесь её не так сильно трясёт, здесь она окутана родной плотью, как одеялом. Или по иной причине? Чёрное изогнутое лезвие проникает всё глубже, бритвенно острое, оно режет кишку, рассекает мочевой пузырь на пути к цели. Смешанная с кровью моча течёт внутрь, заполняет пустоты, но скоро она отыщет выход, острие клинка уже близко, оно нащупало искомое место и погружается в мышечную ткань. Перед глазами мрак, от боли звенит в ушах, так, что не слышно собственных воплей, рассудок близок к полной капитуляции, но всё это не мешает стали продолжать движение по кругу. Голова с разинутым ртом запрокинута, тело сотрясают спазмы, оно как ветви дерева в шторм — мечется из стороны в сторону, и только рука с ножом, словно могучий ствол с глубокими корнями, непоколебима. Что-то или кто-то не даёт ей дрогнуть, ведёт её. И вот сталь срывается с упругой плоти, круг замкнулся. Новая попытка. Пальцы выпускают нож склизкий от крови и нечистот, снова берутся за безобразную петлю. Крепче, как можно крепче, до скрипа стиснутой ими розовато-сизой мерзости. Вдох. Выдох и… Рывок!!! Кишка с треском отрывается. Теперь её рваный, изрезанный нижний конец лежит в руках на манер брандспойта с тянущимся к желудку шлангом, сочась тошнотворной красно-коричневой массой. Но это не вызывает отвращения, наоборот — лишь радость избавления. Избавление от вульгарной зловонной ткани, что веками опошляла существо величайшего колдуна — разве это не повод для радости? О да, ещё какой повод! Порванный, окутанный кровавой пеной рот растягивается в чудовищном подобии улыбки, и тут же искажается гримасой ярости. Нет, не вся ещё дрянь исторгнута. Нож снова ложится в ладонь, для него есть работа. Желудок, почки, железы, печень — непогрешимая сталь доберётся до всего, вырежет, выскребет всю мерзость. Шмотки плоти валятся на пол, ноги скользят в жутком месиве. Боль теперь не страшит, она стала частью этого нового существа, пропитала каждую его клетку, каждый атом. Криков больше нет, ничто не нарушает деловитых и размеренных звуков, издаваемых лезвием, пластующим внутренности. Брюшина вспорота до мечевидного отростка, изрезанные лёгкие свисают наружу, как драная ветошь, сердце лежит возле ног, но жёсткая трахея всё ещё противостоит натиску стали. Сложно. Рука с ножом никак не заходит глубже в грудную клеть, а рёбра слишком крепки, чтобы выломать их. Снизу не подступиться, значит, нужно сверху. Глаза не видят, они багровы от лопнувших сосудов. В пекло глаза — такая же дрянь, как и всё остальное. Кончик клинка тонет в нижнем веке, всё глубже и глубже. Глазное яблоко приподнимается, теснимое инородным предметом, переворачивается зрачком к низу. Вот та-а-ак. Лезвие рассекает нижние мышцы, и зрачок резко взмывает, скрывается под верхним веком. Алое яблоко чуть выходит наружу, кровь широкой лентой течёт по щеке и шее. Ещё надрез, и оно виснет на зрительном нерве. Последнее усилие, и глазница пуста. Прекрасно, но слишком долго. Гораздо быстрее будет… Клинок на треть своей длины заходит во второй глаз и резко проворачивается в нём. Стекловидное вещество лезет наружу, вытесняемое погрузившимися в глазницу пальцами, они цепляют изувеченное око и вытягивают наружу. Взмах ножом — дело сделано. Замечательно. Растопыренные пятерни обхватывают голову на манер маски, большие пальцы занимают вакантные места в кровоточащих полостях. Так гладко, так чисто внутри. Озноб больного наслаждения пробегает от шеи к копчику. Но не время расслабляться, чёртова требуха сама себя не выскребет. Нужно добраться до проклятой трахеи. Через рот? Сложенные щепотью пальцы проникают в гортань, мышцы рефлекторно сокращаются в рвотных спазмах, позабыв об отсутствии желудка. Ещё глубже, ещё… Распираемые изнутри ткани рвутся, но, всё же, руке не пройти, слишком узко. Не беда, ведь есть нож. Первая помеха — нижняя челюсть, долой её. Клинок разрезает одну щёку, вторую. Рассечённые жевательные мышцы отпускают челюсть в свободное падение, и она упирается в ключицы. Ещё несколько надрезов возле суставов, в подъязычной области, и пальцы обеих рук вцепляются в нижний ряд зубов. Первого рывка хватает лишь на то, чтобы выдрать правую сторону из суставной сумки. Челюсть перекашивает, язык, провалившись в дыру, касается кадыка. Новый рывок снова не справляется с левым суставом, но правую сторону отрывает полностью. Кровь и слюна заливают грудь. Руки тянут неуступчивую челюсть вниз, крутят её. Сустав хрустит. Треща, лопаются недорезанные сухожилия. Язык мечется, ища опору. Ещё поворот, ещё… До чего же необычно ощущать, как собственные зубы впиваются в ладонь. И вот голова резко отклоняется, расставшись, наконец, с лишней деталью. Теперь ничто не помешает выдрать из себя этот мусор. Руки хватают гортань, отгибают её вперёд и вниз, та, приподнимаясь, увлекает за собой остальное. Вывалившиеся лохмотья лёгких вновь скрываются в грудной клетке. Руки дрожат от напряжения, зажатая в них хрящевая трубка хрустит и хлюпает. Нужно тащить, тащить что есть силы. Гортань, изогнувшись, наконец, ломается ниже кадыка. Алая пена покрывает то, что недавно было шеей, оно раздулось, деформировалось. Вытянутая трахея болтается как хобот. Лёгочная ткань — розовая, пористая — лезет промеж ключиц, чавкая и пузырясь. И вот последний её лоскут покидает грудную клеть. То, что час назад дышало и жило, вываливается наружу и виснет на остатках соединительной ткани изуродованного рта.