Молодой француз из высших чинов, в чьи обязанности входило делать королю утренний доклад, сообщил о происшествии самому Мюрату. История выходила столь странная, что король послал за молодым графом. Всего несколькими часами ранее он видел его двойника, выслушал отчет о безупречно исполненной миссии – и тогда у него не возникло никаких сомнений; однако внешность юного графа так его поразила, что он приказал послать за тем, кто предстал перед ним под именем графа Эболи несколько часов назад. Стоя перед королем, Фердинанд уголком глаза поймал свое отражение в большом роскошном зеркале. Всклокоченные волосы, налитые кровью глаза, изможденное лицо, грубые продранные лохмотья – все это лишило его облик привычного благородства; и еще менее походил он на блестящего графа Эболи, когда, к величайшему его изумлению и смятению, перед ним предстал двойник.
Все внешние признаки изобличали в нем высокое происхождение; и на того, чье имя присвоил, он походил так, что невозможно было их различить. Те же каштановые волосы и густые брови, тот же мягкий и живой взгляд карих глаз; и даже голос – словно эхо другого голоса. Достоинство и самообладание, с коим держался притворщик, заставили зрителей склониться на его сторону. Когда ему объявили о странном появлении второго графа Эболи, он рассмеялся с чистосердечным добродушием и, повернувшись к Фердинанду, отвечал:
– Польщен, что вы решили изобразить именно меня! Однако прошу извинить: с самим собою я с детства сроднился и как-то не готов обменять себя на вас!
Фердинанд хотел ответить – но фальшивый граф уже повернулся к королю и заговорил с достоинством:
– Быть может, Ваше Величество разрешит наш спор? Ссориться и браниться с такого рода людьми не в моих правилах.
Раздраженный таким явным презрением, Фердинанд немедля бросил обманщику вызов. Тот отвечал: ежели король и товарищи-офицеры не сочтут, что он унижает себя и позорит армию, сражаясь с безвестным бродягой, то охотно преподаст ему урок, пусть даже и с опасностью для собственной жизни. Но король, задав еще несколько вопросов и придя к выводу, что самозванец здесь – злополучный граф, в самых суровых и резких выражениях распек его за эту бесстыдную выходку, объявил, что только по монаршему милосердию его не расстреляют как шпиона, и приказал выпроводить за городские ворота, добавив, что, если негодяй осмелится еще где-нибудь выдавать себя за графа, его ждет самая суровая кара.
Едва ли возможно, не имея сильного воображения и опыта собственных несчастий, представить, что творилось на душе у бедного Фердинанда. С высоты своего положения, из мира славы, надежды и любви он рухнул на дно нищеты и бесчестья. Оскорбления торжествующего соперника, гнев и угрозы недавно столь благосклонного к нему суверена еще звенели у него в ушах, и каждый нерв содрогался в муке. По счастью, в юности люди крепки духом, и самая страшная беда в глазах юноши нередко подобна болезненному сну, что смягчается и рассеивается при пробуждении. В борьбе с нестерпимым горем надежда и мужество одержали верх – и вновь ожили в его сердце. Скоро он принял решение. Он отправится в Неаполь, расскажет свою историю маркизу Спине и через его посредничество добьется, чтобы король хотя бы беспристрастно его выслушал.
Впрочем, в положении злосчастного графа не так-то легко было воплотить это решение в жизнь. Он без гроша, в убогом одеянии; у него нет в этих краях ни родственника, ни друга, а все прежние знакомые видят в нем теперь самого наглого из мошенников. Однако мужество его не покинуло. Приближалась осень, и щедрая итальянская почва обильно снабжала путника орехами, дикой земляникой и виноградом. Шел он напрямик через холмы, избегая городов и сел, да и любого человеческого жилья; старался делать переходы ночью, в часы, когда королевские солдаты стоят на посту только в больших городах, а в сельской местности расходятся по своим квартирам. Трудно сказать, как удалось ему беспрепятственно добраться от одного конца Италии до другого; но несомненно, что несколько недель спустя он появился на пороге виллы Спины.
С немалым трудом добился он аудиенции у маркиза; тот встретил его стоя, окинув вопросительным взглядом, явно не признав благородного юношу. Фердинанд обратился с просьбой переговорить с ним наедине, ибо в зале присутствовало еще несколько гостей. Голос его поразил маркиза; тот согласился и перешел с ним в соседние покои. Здесь Фердинанд назвал себя и начал, торопясь и дрожа от волнения, излагать историю своих бедствий – как вдруг послышались топот копыт, громкий звон колокольчика, и дворецкий возвестил: