Минут через двадцать, после того как включились в игру все младшие члены команды (что характерно, на стороне Мани!), я, наконец, поймал эту... гм... хорошую девочку и нырнул вместе с ней в море. Протащив под днищем, вынырнул с другой стороны, мирно вернул на палубу и стряхнул воду с перьев на "отважных спасателей" моей боевой подруги.
-- Тёмный паршивец!.. -- выругалась мокрая девчонка, исхитрившись в третий раз за сегодня дотянуться до моего многострадального уха. -- Маньяка на тебя нет!
-- Апокалипсиса на тебя нет! -- машинально ответил я, освобождая свою драгоценную часть тела.
Смысл брошенных в запале фраз дошёл почти сразу. Маня сникла. Не позволяя загрустить надолго, подошёл Рийо и что-то сказал, смеясь.
-- Он говорит, что теперь понимает, почему мы оказались за бортом! -- тут же улыбнулась девчонка.
-- Это она виновата! -- возмущённо высказался я, ткнув в подругу пальцем, чем заработал новый тычёк под рёбра от Мани и вызвал у капитана смех.
Солнце уже закатилось и Наоми отправила нас обоих сохнуть и переодеваться, пока не замёрзли. Возражать ей не хотелось. А потом повела в кают-компанию, где уже собрались все и накормила чем-то невообразимо вкусным. Это чудо было похоже на кремовые пирожные, только вкуснее и есть надо было ложкой из стаканов.
Когда ужин закончился и мне отдали койку в одной каюте с Кацу, тот сразу лёг спать. Чтобы не тревожить его, я вышел на палубу и сел, глядя в ночное небо. Спать не хотелось совсем. В груди засела тревога и на душе было так же черно как в небе. Когда неприятности у меня -- это привычно. Это не вызывает такого ужаса, как когда кто-то из тех, кто мне дорог попадает под удар. Я боюсь только за их судьбы и жизни. За свою -- никогда.
Гитара сама собой появилась в руках. Пальцы прижали аккорд, перебрали струны. Каждый раз когда мне становиться плохо, она как щенок сама ластится к ладоням, и струны звенят так чисто... Легенда как-то раз назвал меня "крылатая душа песни". Он был прав. Хотя бы потому, что руки подчинялись не мне, а рождавшейся под пальцами мелодии.
Когда пришли Кеншин, Кацу и Исаму, я, увлечённый своим делом, не заметил. Кеншин вполне понятными жестами попросил меня спеть. Ну не посылать же его к демонам?.. После третьей песни появились Рийо и Амая. Маньячка за ужином шепнула мне, что её имя значит "ночной дождь". Теперь, иначе как Дождик я её про себя не называл.
Когда появилась Наоми я так и не понял. Маленькая женщина вдруг просто обнаружилась сидящей у моих ног. Она ничего не сказала, слушала, чуть склонив голову набок. Я смотрел в их лица и пел для каждого свою песню. Для Кеншина и Исаму -- яркий блеск стали, звонкая ярость битвы. А для Кацу песни все до одной были тёмными. Ночь тайн и загадок для Дождика. Для капитана звучала песнь торжества и победы. Мне определённо нравились эти люди! Скажем так, пришлись по вкусу... хе-хе.
Это отвлекало меня от тоски. Рядом с Наоми струны зазвучали совсем не так, как за минуту до этого. Мелодия изменилась сама, превращаясь в тихую песню бесконечной печали. Старая, очень печальная тёмная баллада сама собой сплеталась в музыке. Баллада о тёмном менестреле, больше жизни любившем светлую эльфийку, покинувшую его и свой светлый лес ради воина-человека. Эльфийка лишила тёмного сердца и жизни...
-- Прощай, звезда моя, прощай
Я спою тебе последнюю песню
Прощай, любимая, прощай,
Прости безумцу предсмертную песню...
Тёмный менестрель, рыцарь слова, сжёг свою лютню после последней песни и не жил -- доживал оставшееся время как тень. А эльфийка не прожила долго. Человеческий воин был ранен в сражении и умер у неё на глазах. Она приняла яд. Яд, убивший не только её, но и обезумевшего тёмного, вскорости тоже умершего. Если тёмный однажды полюбил всей душой, любой тёмный -- это навсегда. Тут даже смерть не спасёт от такого страшного проклятия как любовь...
-- Свой путь я бросил в бесконечность,
И за тобой, моя любовь, отправлюсь в Смерть.
Лишь для тебя пройду сквозь вечность...
Хоть за тобой, звезда моя, мне не поспеть...
Зря я вложил в песню всю душу. Это моя тоска, моё отчаянье, не надо, нельзя выплёскивать это на других. Положив ладонь на хрупкое плечо моей спасительницы, тихо сказал:
-- Прости. Я не хотел причинять тебе боль.
Японка только улыбнулась и жестами попросила меня спеть о себе. О себе?! Ну, озадачила...