В общем... Больше часа я просидел, ожидая Абдула с Мурсалбейли, наконец они пришли. Лицо Абдула побелело как полотно, я знал, что и сердце у него колотится, тук-тук. "Ну что у меня, профессор?" - спросил он, причем спросил так, будто на свете нет человека смирнее. Мурсалбейли, выставив большой живот вперед, сказал: "Что может быть у такого мужчины, как ты?!" Сказал и громко рассмеялся. Цвет лица у Абдула стал на глазах меняться, тревога в глазах понемногу растворилась. "То есть у меня ничего нет?" Мурсалбейли сказал: "Ничего! Внутри у тебя чисто, все как стеклышко! Образцово!" - "Никаких лекарств, средств не нужно? Ничего мне не принимать?" Мурсалбейли, протянув вперед короткую руку (как такими короткими руками, как этими короткими пальцами он оперирует, слушай?...), покачал мясистой рукой и сказал: "Никаких лекарств не нужно!" - "А что мне пить, есть?" - "Что душа пожелает - ешь, что душа пожелает - пей!" Когда Мурсалбейли говорил, Абдул посмотрел на меня, и в его серых глазах было какое-то торжество, мол, ну, Муршуд Гюльджахани, вот видишь, у тебя тридцать лет язва, ты ежедневно должен соблюдать диету, а я, что хочу - ем, и сколько хочу - пью, и впредь так будет.
Абдул сунул руку в карман, вытащил три - я же писатель, от моих глаз ничто не ускользнет - три хрустящих сотни и засунул в карман халата Мурсалбейли. Триста рублей - ровно моя двухмесячная зарплата, оплата за мой труд в течение двух месяцев. Десятилетиями я жил на зарплату, пока с ним не породнился, пока подлец Исламзаде не начал издавать мои книги. Денег хватало только на хлеб с соленьями, и в конце концов в желудке появилась рана. Мурсалбейли притворно воскликнул: "Ой!... Это зачем?..." Он так произнес это, как, прошу прощения, распутная женщина, кокетничая перед близостью с новым мужчиной. Хоть бы передо мной постеснялся, бессовестный!... Слушай, ну до чего мы дошли... Посмотри-ка на профессора, на профессора!... За один час работы кладет в карман мою двухмесячную зарплату и вдобавок безнравственно кокетничает!... А Абдул сказал: "Тебе - за праведность, профессор!" Подумать только, смотри, кто о праведности говорит!... Мою двухмесячную зарплату как семечки щелкает и еще о праведности толкует!... Хоть и нахал Салим Бедбин, а, ей-богу, правильно сказал: только Советское государство может выносить эту дребедень! В общем, распрощались мы с Мурсалбейли, вышли из больницы. "Слушай, - говорю, - а ты тоже здорово мнительный!" - "И не говори! - сказал он и рассмеялся, своим всегдашним смехом рассмеялся, больше уже никакого надлома не было в его смехе. - Ладно, Гюльджахани, прощай. Иди пиши новый роман..." Как будто это был не тот человек, который в тревоге звонил мне и пришел сюда. Как говорится, гром грянул, так мужик перекрестился, а теперь чего ему креститься - гром больше не гремит. Мы расстались, он пошел на кладбище, я в издательство. Кто-то сказал, что для счастья важны два условия: с удовольствием идти на работу и с удовольствием возвращаться домой. Но меня, честно говоря, тошнит от издательства (больше тридцати лет работаю, больше тридцати лет тошнит), а Адыля - человек, конечно, неплохой, но все ворчит, ворчит, ворчит... Тридцать пять лет с нею живем - тридцать пять лет ворчит... Дочь фаэтонщика Алимамеда, да... Я объективный человек, ну и что ж, что он мой тесть, тот покойный фаэтон-щик Алимамед тоже был придира порядочный... В общем... А вечером произошло неожиданное событие (никому такое в голову не придет!): вдруг звонит Мурсалбейли. "У меня к тебе серьезный разговор, - говорит. - Я иду на бульвар подышать воздухом. И ты давай подходи к кукольному театру". - "А в чем дело?" - спрашиваю. "Придешь, услышишь". И трубку положил. Ладно, встретились. "Ты знаешь, Муршуд, - сказал он, - у твоего свата дела плохи". - "Как это, плохи?" - спросил я. "У твоего свата рак!" - сказал он. Честно говоря, я поразился. "А днем ты сказал, что у него ничего нет..." - говорю. "А что я должен был сказать? - он прищурился. - А еще себя писателем называешь!... Мне надо было сказать: Абдул Гафарзаде, у тебя рак и осталось жить один-два месяца?" "Может быть, ты, - говорю, - ошибаешься?" - "Какая ошибка, слушай? Японский аппарат не ошибается! У него рак легких и метастазы всюду. Самый худший вариант". - "А ведь он какой был, такой и есть, бодрый..." - "Скоро начнутся боли. Никакого спасения нет. Операция не поможет. Бедняга умрет в мучениях!" Я думал, сейчас Мурсалбейли вытащит триста рублей, верни, мол, ему. Но нет, какое там!... Попрощался со мной и пошел к морю, воздухом дышать. Такие вот дела... Сообщу Омару, он передаст жене - дочери Абдула. А не передаст - их дело... Как назло, роман у меня на середине... А роман хороший. О деятельности настоящего новатора, оптимистичного, деловитого председателя колхоза. Колхозу я дал простое название, теперь пышные имена не проходят: "Колхоз "Гейтепе"17. В колхозе выращивают хлопок на 1400 гектарах. Приняли решение - 90 процентов убрать машинами. Первыми в районе решили листья осыпать посредством наземных аппаратов. Подготовили девять агрегатов марки ОСХ-14, закупили все необходимое оборудование, заготовили химреагенты. Не только в Гейтепинском колхозе, но и во всем районе идут серьезные подготовительные работы по сбору хлопка. Завершили ремонт хлопкоуборочных машин. Получили много новых машин, общее число их 880. Решили 70 тысяч тонн урожая хлопка убрать машинами... Одним словом, замечательное будет произведение. Ведь я современный писатель, разрабатываю социальную тематику. По правде говоря, до сих пор мне еще не удавалось создать такой весомый образ положительного героя, как этот председатель колхоза... Но если Абдул умрет, Исламзаде не издаст мой роман... Мне с самого начала не везет...