А ведь когда-то и на могиле Абдула Гафарзаде что-то изобразят. Если бы сын остался... Если бы хоть Гаратель была прежней Гаратель... А так... Омар, что ли, станет заказывать надгробный камень? Нет, дай Бог здоровья Севиль...
Абдул Гафарзаде всегда стремился прогнать поскорее эту мысль. Она нервировала, раздражала, выводила из равновесия. Но если по существу - какой был в этом смысл? Покойному Мешади Мирза Мир Абдула Мешади Мир Мамедгусейн оглу, покинувшему мир в 1913 году, какая теперь разница, остался ли на его могиле камень? Давно уж кости его истлели... Конечно, в этой мысли нет ничего нового, все давно известно. Но что такое реальность? То, что старо и всем давно известно, как раз и есть реальность.
Мозг Абдула Гафарзаде работал быстро, и если люди делятся на две группы живущие сердцем и живущие умом, то Абдул Гафарзаде, пожалуй, скорее принадлежал ко второй группе, и в моменты накатывающего лавиной пессимизма ему на помощь всегда приходил разум. Истлели кости покойного Мешади Мирзы Мир Абдулы Мешади Мир Мамедгусейна оглу или не истлели, имеет все это смысл или не имеет - во всех случаях история кладбища должна быть изучена. Абдул Гафарзаде написал по этому поводу письмо в вышестоящие организации, написал даже в Академию наук. Правда, отдельные исторические надгробия, особенно гробницы, ремонтировались, Министерство культуры на некоторых кладбищах проводило восстановительные работы, но история кладбищ комплексно не изучалась. Археологи выявляли древние захоронения, проводили раскопки, но Абдул Гафарзаде был уверен, что изучать нужно и ныне действующие городские кладбища. Странно, но церкви, теперь приспособленные для органной музыки, или мечети, превращенные в обувные фабрики, кажется, были людям дороже, чем действующие церкви или мечети. Проходя мимо брошенных храмов, люди смотрели на них, качали головами, злились, поминали отцов, дедов, говорили о несправедливости, неуважении. Мимо действующих шли не оглядываясь. И кладбища так же...
Хорошо, хоть теперь ведутся записи, документы покойников отправляются в архивы, но как у нас содержатся архивы, господи, только посмотреть... Вот о чем думал Абдул Гафарзаде (он уже встал и умылся) в это весеннее утро, массируя ноги Гаратель, лежавшей на диване в гостиной.
Гаратель говорила:
- Не нужно, Абдул, иди на работу, опаздываешь.
Но Абдул Гафарзаде не обращал внимания на эти слова.
В этот день Фарид Кязымлы, председатель райисполкома, созвал совещание, посвященное выполнению полугодового плана работниками управления коммунального хозяйства. Назначено было на 10 часов утра, первый секретарь райкома партии М. П. Гарибли тоже должен был принять участие (так сообщил вчера по телефону Абдулу Гафарзаде сам Фарид Кязымлы), и Абдул Гафарзаде хотел сначала зайти на работу, а потом пойти на совещание, но рано утром, открыв глаза, он почувствовал прекрасное тепло апрельского солнца, а потом вдруг перед его глазами встали могильные камни...
Когда Гаратель плохо себя чувствовала, она старалась скрыть это от мужа, но от глаз Абдула Гафарзаде ничто не ускользало, он тотчас понимал, что жене опять нехорошо. Он всегда чувствовал это на расстоянии. Потому-то сегодня он зашел навестить Гаратель перед тем, как идти на кухню ставить чайник.
Гаратель, одетая, лежала на диване в гостиной. Она опять была очень бледной, холодной как лед, сильно дрожала, и Абдул Гафарзаде все, даже совещание, забыл. Он помассировал жене ноги, напоил ее чаем, позвонил и вызвал Севиль и опять, несмотря на протест Гаратель, сел около нее, не собираясь уходить из дому, пока не появится Севиль.
Севиль была младшей дочерью, вернее, единственным ребенком Абдула и Гаратель Гафарзаде. То есть теперь была единственным ребенком, потому что старшим ребенком у них был сын, он был на два года старше Севиль. Его звали Ордухан, и шесть лет тому назад он в три дня ушел из жизни...
Неделю назад Севиль исполнилось двадцать восемь, Абдул Гафарзаде подарил дочери к дню рождения "Волгу". До этого он купил им "Жигули", но Омар плохо водил в городе, три, а то и четыре раза бился. Омар был пианистом, и Абдул Гафарзаде, в то апрельское утро массируя ноги Гаратель, представил себе тонкие, длинные пальцы Омара и улыбнулся. Ему нравилось, что у зятя такие нежные и красивые пальцы. Пусть "Жигули" будет его машиной, а "Волга" машиной Севиль, потому что Севиль внимательнее, проворнее, хладнокровнее Омара.
Дочь все не ехала.
Абдул Гафарзаде построил семье Севиль пятикомнатную кооперативную квартиру, можно сказать, в центре Баку, с большими балконами на море. Вернее, сначала он построил трехкомнатную квартиру, потом семью, живущую рядом в двухкомнатной квартире, переселил в трехкомнатную, и квартира Севиль стала пятикомнатной с двумя кухнями, двумя ванными и двумя туалетами. У Омара был геморрой, и теперь он сидел в туалете сколько хотел. Правда, Омар все блага не так уж и ценил, с утра до вечера его мысли были с пианино, и Абдул Гафарзаде порой искренне поражался, сколько же может человек заниматься, сколько же в человеке охоты, терпения... Отец Омара, Муршуд Гюльджахани, был какой-то болван (считал себя писателем, но имя его даже в собачьей книге не значилось), а этот все старался, не зная усталости. Хорошо, что Севиль тоже была музыковедом, иначе ведь невозможно вынести столько музыки. Теперь соседям Севиль, и раньше с утра до вечера слушавшим пианино, стало совсем туго, потому что восьмилетний Абдул едва ли не перещеголял Омара - игрушками не интересовался, ни телевизор, ни видеомагнитофон ему не нужны, придет из школы (из специальной, музыкальной, имени Бюльбюля), отбросит портфель - и за рояль, ему бы не есть, не пить, а все играть. Абдул Гафарзаде купил внуку отдельный рояль; если что и могло разлучить маленького музыканта с роялем, то только приход деда (то есть деда Абдула) - как только в прихожей слышался голос деда, внук кидался к нему и, пока дед не уходил, сидел с ним рядом.