Благодаря Марголину, его жертвенной самоизоляции, чума не распространилась в воинской части, и через день после его смерти командир направил профессору Зильберу конверт. В конверте было последнее письмо врача Марголина.
"Дорогие товарищи!
Кажется, начинается. Температура 39,5. Ухожу отсюда, чтобы не заразить окружающих. Иду умирать спокойно, так как знаю, что другого исхода не бывает. Оставайтесь бодрыми и здоровыми строителями социалистического общества. Прощайте.
Лев Марголин".
Читая это письмо, которое никогда не забудет, профессор Зильбер представил себе последние минуты жизни доктора. Человек, у которого хватило сил написать такое письмо, в смертные мгновения часто открывал глаза и кричал: "Мама! Мама!..."
В Гадруте чума была не единственной заботой и профессора Зильбера, и Елены Ивановны Воструховой, и профессора Широкогорова, и профессора Сукнева, и других членов бактериологической группы. Наряду с бактериологической группой из Баку в Гадрут приехали еще трое: один из них - представитель Народного Комитета здравоохранения Азербайджанской ССР, второй - представитель Азербайджанского Центрального Исполнительного Комитета, а третий уполномоченный Главного политического управления Азербайджанской ССР. Двое из них не въехали в Гадрут, примерно в десяти километрах от станции остались в отдельном вагоне, а уполномоченный Главного политического управления вместе с бактериологической группой был в Гадруте.
Оставшиеся на станции непрерывно требовали от профессора Зильбера разнообразные справки, таблицы, объяснения, и профессор Зильбер со своими помощниками, весь день занимающиеся чумными, дезинфекцией их домов, изолирующие людей, бывших в контакте с больными, вводившие противочумную сыворотку, контролирующие переноску трупов на отведенный участок в стороне от поселка, проводящие бактериологические исследования, были вынуждены писать для начальников справки, объяснения, заполнять информационные листки, составлять бессмысленные таблицы.
Жившие в вагоне на станции ни единого разу не ступили в Гадрут и поддерживали связь с профессором Зильбером через всадника: всадник приносил конверты, полные бумаг, клал на землю перед вагоном, а сам отходил метров на пятьдесят - шестьдесят. Один из представителей власти, надев перчатки, выходил из вагона, брал конверт и либо кричал, давая всаднику новые задания, либо клал на землю написанные в вагоне приказы, чтобы всадник отвез их профессору Зильберу. Несмотря на все эти меры предосторожности, в руководящем вагоне для дезинфекции с утра до вечера пили привезенную из Ханкенди прекрасную тутовую водку и, конечно, при этом хорошо ели, чтобы семидесятиградусная тутовая водка не сводила с ума.
А уполномоченный Главного политического управления - его звали Мурад Илдырымлы, - напротив, весь день проводил с бактериологической группой, и с первого часа его приезда в Гадрут, как погнал он галопом оседланного им серого жеребца из конца в конец и обратно, все знали, что Чека занимается вопросами чумы.
У тридцатилетнего Мурада Илдырымлы было светлокожее красивое лицо, голубые глаза, он был высок и строен, и обезумевшее от безысходности население Гадрута называло этого человека просто - Чека.
- Чека зовет!
- Тебя Чека спрашивал!
- Чека врага поймал! Чуму враги разнесли по Гадруту!
- Чека только что ускакал!
Еще не успевшие заразиться люди испытывали животный страх перед чумой, и на их взгляд если и было существо, способное победить чуму, то не просто человек, а Чека. Здесь ничего не боялись так, как Главного политического управления (прежде Чрезвычайной комиссии), - ни до революции, ни после революции: ЧК была страшнее чумы, и чуму могла победить только эта сила.
Мурад Илдырымлы не знал усталости, и порой совершенно обессилевший Зильбер красными от недосыпания глазами взглядывал на этого человека и будто набирался сил. Уполномоченный был совершенно убежден, и неоднократно заявлял об этом профессору Зильберу, что чуму в Гадрут занесли враги, в этом деле есть рука иностранной агентуры и ее местных подручных, кулаков. Возражения, научные доводы профессора Зильбера никак не могли поколебать Чека, и в один из черных дней Мурад Илдырымлы, взволнованный, пришел к профессору Зильберу и заявил, что, по полученным сведениям, враги вскрывают могилы умерших, вырезают части тела и распространяют болезнь среди населения.
Конечно, это была жуткая и непостижимая весть, но уполномоченный Главного политического управления стоял на своем:
- Вы - прекрасный профессор, товарищ Зильбер, но вы не знаете, на что способны враги народа! Все это - дело кулаков! За всем этим стоят англичане! Чума в Гадруте - не стихийное бедствие, а классовая диверсия!
Пытаясь что-то объяснить Мураду Илдырымлы, профессор Зильбер чувствовал, что подозрения уполномоченного только растут и он начинает подозревать даже самого профессора Зильбера. Иногда, когда профессор Зильбер обследовал больных или проводил бактериологические анализы, Мурад Илдырымлы вдруг подходил, вставал рядом и внимательно смотрел, и профессору был неприятен этот контроль; а с другой стороны, профессору Зильберу было жаль молодого человека, потому что тот ни сыворотки не принимал, ни перчаток не надевал, ни марли не повязывал, хотя с утра до вечера был среди больных и трупов. Он не предпринимал никаких мер предосторожности, будто был убежден, что и чума не сможет ничего сделать с Чека.
Наконец ночью, чтобы люди ничего не узнали, профессор Зильбер в сопровождении Мурада Илдырымлы при свете керосиновых ламп был вынужден заняться вскрытием могил и осмотром трупов.
Уполномоченный прежде видел трупы только на полях сражений и при исполнении справедливых, блюдущих интересы трудового народа смертных приговоров. Но в ту полночь из могил близ Гадрута вытаскивали трупы людей, умерших от страшной болезни (вот что сделали английские шпионы и кулаки!), и трупы были настолько разложившиеся, издавали такой запах, что у уполномоченного кружилась голова, его тошнило... Но он не отводил глаз, он смотрел, как профессор Зильбер обследует трупы, он старался ничего не упустить, потому что его не могло запугать никакое деяние врагов трудового народа! Даже когда, не имея сил сдержаться, он отодвигался в сторонку и начинал блевать, не отводил глаз от трупа и рук профессора Зильбера.
Потом снова вставал рядом с профессором и, трясясь от холода так, что зуб на зуб не попадал, и глядя на трупы, и наблюдая за профессором Зильбером в ту ночь, уполномоченный чувствовал в душе такой гнев против врага народа, такую ярость и злобу, каких не испытывал еще никогда за все долгие годы беспощадной борьбы против контрреволюции.