В первый час ассамблея просмотрела и вынесла решения по полудюжине дел различной степени тяжести; у Пола не осталось сомнений, что скоропалительность процедур была определена предварительными соглашениями между защитой и обвинением; скука судьи имела законное оправдание: он от имени закона благословлял предварительные соглашения и назначал соответствующие сроки, а затем вызывал следующего обвиняемого. Только дважды обнаружились намеки на задержки по вине защиты: судя по всему, по этим делам стороны не договаривались.
Крабба привели в зал в 11.45 и, глянув ему за спину, Пол узнал женщину, у которой бандит вырвал сумочку; она сидела на скамье рядом с полицейским, может быть, это был “старый еврей” без грима? – И Пол подумал: “Боже, сколько же они здесь уже сидят?” Как пришли, он и не заметил.
С передней скамьи поднялся жирнющий адвокат и прошел к Краббу; последовал быстрый негромкий разговор. Они прошли вперед, и, хотя говорил преимущественно адвокат, голос Крабба был сильнее и звонче:
– Слушай, да ты чего, а? Я, конечно, понимаю, что поступил плохо, все, что делается не по закону, это плохо, да... Конечно, тебе насрать на меня...
Адвокат говорил тихо и напористо: такую манеру он выработал за годы службы, – его слова попадали лишь клиенту в ухо, больше никто ничего не слышал. Полу не удалось уловить ни единой фразочки, хотя они прохаживались почти рядом с его скамьей. Но предположить, что именно рассказывает адвокат, было довольно просто. Он сел на переднюю скамью и продолжал говорить быстро и горячо, пока суд соображал, в чем суть дела, а затем настал черед Крабба, который прошел на свое место и обернулся, чтобы окинуть взглядом комнату. Глаза его были расположены на испещренном пятнами лице очень высоко. На мгновение они задержались и с тупой жестокостью уставились на пожилую женщину, жертву нападения, и свидетеля, а затем адвокат быстро взял его за локоть и усадил на место, пока участники предыдущего дела сгребали в кучу и убирали свои бумаги. Крабб развалился в жестком с деревянной спинкой кресле и откинулся в нем так, что оперся на спинку шеей. Адвокат кивнул человеку из конторы прокурора, и тот, подойдя к столу защиты, стал шептаться с жирным, после чего последовала сакраментальная фраза:
– Осуждение и выпуск под залог. Позволено ли будет подойти к вам, ваша честь?
Судья кивнул.
Разговор оказался крайне коротким. Судья в очередной раз механически произнес:
– Суд назначается на апрель, четырнадцатое. Осужденный выпускается под залог трехсот долларов. Осужденный, подойдите к нам.
Все заняло буквально несколько секунд: судья предупредил Крабба о внесении залога и мерах, последующих за нарушение порядка. Подошел поручитель и выдал Краббу уведомление на выплату залога. Без единого звука Крабб взял листок и вернулся на свое место.
Пол демонстративно взглянул на часы; потом встал и пошел к дверям. Ирен Эванс взглянула в его сторону, и прежде чем выйти из зала, он помахал ей рукой.
Пол вышел из здания и сел в машину. В любой момент, как только будут подписаны бумаги, мог появиться Крабб. Пол полез под сиденье, где лежали пистолеты.
Глава 12
Автобус маршрута девяносто четыре был покрашен в тошнотно-зеленый цвет. Пол пристроил свою машину за ним и поехал следом на север Калифорнии-Авеню. Эта улица напомнила ему о Квинсе: такие же бедные магазины и стандартные дома на одну семью. Мощные порывы ветра рвали облака в клочья; температура уже с утра начала понижаться, и радио в машине трубило о надвигающихся снегопадах и даже бурях.
На Чикаго-Авеню Крабб вышел из автобуса и быстро зашагал, высоко подняв плечи и зло постукивая каблуками. Пол подождал, пока двухэтажный автобус тронулся, и поехал медленно следом, почти не нажимая на газ. По противоположной полосе проносились мимо торопящиеся куда-то автомобили. Пол не спешил.
В пятницу вечером Крабб промахнулся и остался пустым. Ему явно было плевать на суд, его он не боялся, и лишь отчаянно скучал; слушание дела, что называется, ударило по его гордости, а залог – по карману, но кроме раздражения и неприятности не доставило ничего. Уж во всяком случае суд не испугал хищника, который все еще был страшно голоден.